если землетрясение будет достаточно сильным, и все дела.
Плохо было еще то, что землетрясения было не видно.
В том смысле, что вот наводнение, к примеру, или смерч какой-нибудь можно увидеть: прибывает вода или приближается нечто, как у Чехова в «Черном монахе», или течет лава, или надвигается цунами или ураган. Это можно увидеть и успеть что-то предпринять. Эти беды не обрушиваются совсем неожиданно, как снег на голову… впрочем, при чем здесь снег? Уж он-то, вопреки пословице, весьма предсказуем и к тому же безопасен.
Разве что лавина… но тот, кто идет в горы, знает, куда и на что идет, и (как там у Высоцкого?) никто не гибнет зря, и лучше, чем от водки и от простуд, правильно?.. Но по этой логике и ты сознательно идешь на риск, живя в таком опасном месте, вон родители звонят каждый день и уговаривают вернуться, даже муж вроде бы проникся вероятной опасностью и предлагает приехать.
А ты, дорогая бедная Лиза, сидишь в своем любимом Измире, рискуя жизнью детей.
Вернее, не сидишь, а стоишь посреди кухни в полном отупении, открываешь и закрываешь жалюзи, и боишься, и спать ты опять сегодня не сможешь. И перечисляешь мысленно все существующие стихийные бедствия, от которых, как от военных действий или преступников, можно как-то защищаться. А вот от террористов, например, никакой защиты нет, и нельзя ничего предсказать и предпринять, и грозят они каждому, любому, где и когда угодно – как землетрясение.
Получается, если другие стихийные бедствия и катаклизмы – это война природы с человеком, то землетрясения – это ее терроризм! Лизе на секунду стало смешно от собственных запутанных умозаключений: вот ведь как мысли кружатся.
Тук-тук-тук! Раз-два-три!
Стукнули неплотно прикрытые ставни в спальне – знакомый, привычный, почти каждый ветреный вечер повторяющийся звук. Привычный, ритмичный – нечего бояться, сейчас он снова повторится… ну же… вот, правильно! Раз-два-три – все нормально, все предсказуемо. Ставни надо закрепить, но для этого нужны мужские руки, у самой Лизы ничего не получилось, вызвать мастера недосуг, да и стук этот, в общем, не мешает. И ветер ведь не всегда такой, как сегодня.
Нынче ветрено, и волны с перехлестом… волн в такой темноте не увидеть, но лучше вспоминать стихи, чем просто стоять тут и бояться. Что там еще про ветер, кроме хрестоматийного блоковского «на всем божьем свете»?
Ах, нынче ветру до зари дуть сквозь стенки тонкие груди – в грудь! Господи, как все это… сквозь стенки и до зари – это-то и пугает!
Стихи заодно со стихией – наверно, так и должно быть, по крайней мере, по-русски, а уж думать Лиза могла только на этом языке.
Раз-два-три. Вальс с чертовщиной. О, вальс в три па!
Ей показалось, что они действительно раздаются – отчетливые, осторожные и увлекательно-мерные звуки вальса. Пожалуйста, стучи сколько угодно, это просто вальс, я его не боюсь. Или все-таки?..
Дикий крик, от которого она чуть не подскочила, донесся из детской.
– Это
