правительством; этому могло способствовать среди прочего то обстоятельство, что иногда общие решения оформлялись и подписывались министром юстиции. Некоторые же мероприятия правительства первоначально разрабатывались в Министерстве юстиции, что также укрепляло авторитет главы ведомства. Например, многие считали, что министр сам провел амнистию, отменил смертную казнь, хотя в действительности это решение соответствовало общей программе Временного правительства. В адрес Керенского направлялись восторженные резолюции, такие образы тиражировала пропаганда сторонников министра юстиции. Его биограф О. Леонидов писал: «За недолгое управление Министерством юстиции Керенский совершил акты чрезвычайной исторической важности: навсегда отменил смертную казнь в России и тем поднял русское правосознание на ту высоту, которая среди взбаламученного моря страстей светит ярким нравственным маяком»[358].
Весной 1917 года по многим вопросам, входившим в сферу компетенции министра юстиции, в обществе существовало некое согласие. (Эти предметы общественного внимания никак нельзя сравнить с вопросами о войне и власти, которые уже тогда вызывали острые дискуссии.) В эйфорической атмосфере марта многие с умилением наблюдали, как на свободу выходят уголовные преступники, зачастую воспринимавшиеся в качестве тех «узников режима» и «жертв общественного строя», которые неизбежно переродятся в добродетельных граждан в благотворных условиях революции (и нередко заключенные давали подобные обещания). Такие случаи действительно встречались: одни бывшие уголовники шли добровольцами на фронт, а другие – становились политическими активистами. Однако многие «жертвы старого режима» вскоре возвращались к преступным промыслам, чему немало способствовало общественное неустройство тех дней. Преступников-рецидивистов революционной поры через некоторое время стали иронично именовать «птенцами Керенского»[359]. Весной же такое развитие событий многим казалось невероятным: вера в «чудо революции», делающей из закоренелых преступников сознательных граждан новой России, эйфорическое сознание, в распространении которого не последнюю роль сыграл и сам министр юстиции, – все это было еще очень сильно.
Керенский вошел в историческую память как политик, подменявший насущные дела красивыми словами. Уже в 1917 году, через несколько месяцев после Февральской революции, его именовали «фразером», «болтуном», «говорителем», наслаждающимся собственным красноречием. Однако в первые месяцы революции именно министр юстиции воспринимался как необычайно работоспособный государственный деятель, эффективный администратор, человек дела, который не тратит лишнее время на слова.
Петроградская «Маленькая газета» тогда превозносила его деяния. 7 марта, через пять дней после образования Временного правительства, в этом издании появилась статья, так характеризовавшая деятельность министра юстиции:
Он был маловыдающийся депутат
