что предположила.
Иногда негде спрятаться в этом мире.
Судно поднимается и опускается. Марин смотрит на ее профиль, пока она неотрывно глядит на медленно темнеющее море, и эта мысль приходит к нему, словно описывает круг и ныряет, быстро и резко.
Накануне он вскрыл одному из матросов болезненный нарыв. На рассвете он как раз осматривал этого человека в кубрике для матросов, еще один матрос светил ему фонарем. Они услышали наверху громкий шум. Оба моряка яростно выругались.
– Сеньянцы! – воскликнули они.
Никто не двинулся с места, даже когда услышали топот спускающихся сапог, и в отсеки начали вбегать люди. Матросы из Дубравы жестами велели Мьюччи оставаться с ними. Он понял, что это не тот случай, когда надо оказывать сопротивление. Он следовал их совету.
Пока не увидел Леонору, протестующую, спотыкающуюся, все еще в ночной сорочке, которую тащил за руку пират.
Нельзя запланировать каждый момент своей жизни, даже если ты из тех людей, которые стремятся быть организованными, методичными, точными.
И свою смерть тоже не планируют, как правило.
Он бросился в их каюту, схватил первый попавшийся нож, который нашел в своей сумке с инструментами, поспешно вскарабкался по перекладинам лестницы на палубу. И умер там, к своему величайшему изумлению.
Был момент невыносимой боли, резкой, раскаленной добела, когда меч вонзился в него, а потом его выдернули. Потом совсем никакой боли. Никакой, поразительно.
Его тело лежало на палубе, кровь текла из живота, его нож лежал рядом. Он был мертв, и знал это – и он это видел, видел все, откуда-то сверху. Он находился вне самого себя, будто парил, подобно семечку одуванчика весной. Сейчас весна. Он помнил эти парящие семена возле их дома: маленький Якопо с изумлением следил за ними.
Леонора стояла на коленях у его тела. Она рыдала. Он не хотел, чтобы она рыдала. Он не хотел быть мертвым. Это вызывало… разочарование. Якопо Мьюччи подумал, что ему все еще хочется сделать так много.
Он смотрел, как стрела убила человека, который убил его.
Он каким-то трудно представимым образом ощутил удовлетворение, видя это. Он не понимал, как он это видит. Не знал, где находится.
Казалось, он уносится все выше, поднимается над палубой, невесомый, состоящий не из вещества. Он чувствовал солнечный свет, но не слышал звуков. Он видел волны внизу, людей внизу, самого себя, лежащего внизу. «Это очень печально», – подумал он.
Мужчины что-то говорили. Купцы, пираты. Он ничего не слышал. Он видел корабли сеньянцев. Они казались очень маленькими, как они могли проделать весь этот путь через внутреннее море до западного побережья? Он гадал, кто будет скучать по нему в мире сейчас, когда его нет, и будет ли кто-нибудь скучать. Леонора Валери, некоторое время, возможно? Возможно. Она плакала рядом с его телом. Он ее видел. Он видел самого себя. Он гадал, что станет с ней теперь. Это была неприятная мысль.
Он снова поплыл в воздухе. И вспоминал те семена одуванчика,
