если смотреть на них украдкой, боковым зрением, тогда они складывались в рисунок саней, с высокой спинкой, украшенной сверкающими узорами, и неподвижные приземистые белые силуэты вдруг сами собой выдвигались из снежной массы – то ли волки, то ли огромные собаки…
– Это что? – шепотом спросил Сергей Степанович.
– Это… ну, что ты, Гунька, как маленький. Я ж Дедмороз. На чем мне, по-твоему, рассекать? На мерсе? Нет уж, я по старинке, как испокон веку заведено.
– Слушайте, – тоскливо сказал Сергей Степанович, – ступайте отсюда, а? Ну что вам от меня надо?
– Так ведь я к тебе и ехал! – Дедмороз, который тоже привстал, разглядывая сквозь пластиковое окно свое нестандартное транспортное средство, хлопнул себя по бокам руками и дробно, по-бабьи, рассмеялся. – Какое такое «ступайте»! Дорога-то, между нами, нелегкая… Я несся и несся сквозь бесконечный мрак, сперва на белых оленях, потом на белых волках. Мимо пустых селений, мимо замерзших рек. Когда олени устали, волкам я скормил оленей, когда все волки подохли, скакал на мертвых волках…
– Вы детям это тоже рассказываете? – брезгливо спросил Сергей Степанович.
Белые огромные силуэты, словно бы расслышав сказанное, синхронно повернули головы. На миг они стали видны отчетливо, словно бы вдруг приблизившись к окну, так что Сергей Степанович мог различить слипшуюся мерзлыми иглами шерсть и слепые лунные глаза.
– Где ты тут видишь детей? Нешто я зверь, чтобы детей пугать? Я им про Снегурочку, про зайчика. Но ты ж вроде вырос, Гунька. Зачем тебе про зайчика? Мимо пустых деревень ехал я, где последние старики сидят за столами в холодных избах, твердые, точно бревна, а когда луна валится за край земли, поднимаются и идут в гости к соседу за десять верст, пока не собираются за одним столом, все вместе, потому что в безлунные ночи между Рождеством и Крещеньем есть у мертвых свои праздники и свое утешенье. Из темных областей земли ехал я к тебе, Гунька.
Псих, подумал Сергей Степанович. Псих-гипнотизер. Он как-то наткнулся в телевизоре на передачу про битву экстрасенсов и теперь имел кое-какое представление о мощи человеческого разума, которую некоторые несознательные личности обращают во зло.
– Послушайте, почему – ко мне? При чем тут, вообще, я?
– Должок у меня.
Дедмороз вернулся к табуретке, которая к ужасу Сергея Степановича за то время, что Дедмороз стоял с ним у окна, успела обрасти колючим игольчатым инеем, и уселся, с хрустом обламывая ледяные иглы.
– Испортил я тебе жизнь, Гунька. Всю жизнь испохабил. Ну так… понятное дело. Я ж Дедмороз, я вроде как в своем праве, однако ж извиниться хотел. Вот и приехал.
– Что значит – испортил? В каком смысле испортил? – пробормотал Сергей Степанович побелевшими губами. Иней нарастал на стекле с краев к центру, затягивая дыру в темноту, где странные существа неподвижно стояли на снегу, задрав головы и глядя в холодное багровое небо на отсветы городских огней.
– А ты по сторонам погляди-ка, Гунька, – сказал Дед Мороз ласково, –
