Ах, уж эти мужики! Что бы вы без нас, женщин, делали…. Василий Лягоскин

      В таинственный приют.

      Длинное тощее тело на кровати чуть подпрыгнуло, словно его номинальный хозяин вознамерился спросить: «Я! Я не понимаю, чего! Объясните, будьте добры! Что это за дверь, которую надо открыть?». Впрочем, вряд ли Дон Кихот привык разбрасываться столь учтивыми словами; разве что с Прекрасными Дамами. Таких здесь, в одной постели с ним, было шестеро, и одна из них – Валентина Степановна, вспомнившая очередной отрывок из бессмертного творения Мигеля Сервантеса де Сааведры, ткнула испанца в бок – его собственным кулаком:

      – А признайся-ка нам, милый друг – по праву ли носишь высокое звание рыцаря; назови имя того, кто возвел тебя в это звание?!!

      Проснувшийся идальго пристыжено замолчал, а потом пролепетал – с дрожью в голосе:

      – Увы, благородная донья, я действительно только вознамерился просить первого же принца, который встретится на моем пути, просить о такой высокой чести. Хотя душой я давно полон рыцарской добродетели и храбрости… да вы и сами могли убедиться в этом, став свидетельницами моей последней победы над страшным чудовищем.

      – Помним, – кивнула Валентина, невольно погладив чужой впалый живот, к утру забывший о половинке барана, и сейчас требовательно заурчавший, – мы готовы помочь тебе в твоем деле.

      – Вы! – вскричал идальго с изрядной доли сомнения, и еще большей надеждой, – да кто вы такие, чтобы господь Бог признал вас, и ваши руки достойными для возложения звания, благородней которого нет, и не может быть?!

      – Кто?! – хитро прищурилась Валентина, – а вот кто! Девочки – представьтесь. Можно лежа, без книксенов.

      – Кассандра, – первой, по старшинству и дате рождения представилась пророчица, – дочь царя Илиона, Приама.

      – Пенелопа, – тут же подхватила другая эллинка, – царица Итаки, супруга могучего и хитроумного Одиссея, героя троянской войны!..

      Самым длинным оказалось представление Дуньязады. Одно перечисление титулов ее царственного супруга могло занять пару машинописных листов; но не заняло – потому что никто еще не изобрел печатную машинку. Устрашенный и восхищенный идальго припал к ногам монарших особ (то есть к собственным); для этого ему пришлось сползти на пол. И его просьба была удовлетворена – после того, как сам он пообещал выполнить любое их требование. Из «богатого» снаряжения испанского воина в комнате был лишь длинный меч. Вот за его рукоять и ухватились руки сразу нескольких монарших особ. Сторонний наблюдатель увидел бы, как тощий идальго взмахнул в полутьме комнаты клинком, едва не задев потолок, и обрушил его плашмя на оба плеча, поочередно. И словно невидимые эполеты тут же засверкали на них отсветом озарившегося радостью и гордостью лица новоиспеченного рыцаря…