испанского кабальеро, во многом схожий с нарядом матадора. Только штаны у него были целые. Большинство зрителей, сейчас с замиранием сердец следившие за актом трагедии, разворачивающейся на их глазах (это они так думали) – окажись на месте Кошкина – наверняка запачкали бы эту узкую черную деталь мужского гардероба. Да и сам Виктор Николаевич – будь его воля – сейчас улепетывал бы без оглядки; да хотя бы к тем же воротам, чтобы скрыться за ними. Но его телом командовала не струсившая, и спрятавшаяся неведомо куда душа, а нечто могучее, связанное с мелодией и ритмом, который задала супруга. Его движения были отточенными; хотя никто и не учил его мастерству боя с быком. Тем не менее, сейчас самый великий матадор всех времен и народов позавидовал бы тому, как легко и изящно он отклонился в сторону, пропуская взявшего с места в карьер быка мимо себя так, что туго натянутая на боку материя даже нагрелась, и наэлектризовалась от трения лоснящейся черной шерсти животного. Целая россыпь искр пробежала по этой шерсти, заставив ее вздыбиться, превращая действительно не самого крупного представителя бычьего племени в страшное чудовище. Такое, что Валентина в дальнем краю арены испуганно ахнула, и замерла на месте. Даже заверещавшие в ужасе красавицы в ее душе не могли сейчас сдвинуть ее с места. А Николаич тем временем творил чудеса. Такие, что даже запыхавшийся бык скоро понял – этого соперника, исчезающего в одном месте, и возникающего (с торжествующей, почти презрительной улыбкой) в другом, ему не победить; не зацепить даже краешком рога.
И тогда эта живая машина разрушения и смерти повернулась, и начала свой стремительный бег на замершую у ворот женщину. Теперь замолчали все шестеро. А Валентина была спокойна; она почему-то была уверена, что Николаич, ее Витенька, успеет вмешаться, не допустит трагедии.
Ты горишь над высокой горою,
Недоступна в своем терему.
Я примчуся вечерней порою
В упоенье мечту обниму.
Недоступной была Валентина – для быка. Потому что Виктор Николаевич действительно вмешался. Он – как бы ни были стремительны его танцевальные па – не успевал встать на пути быка; принять на свою щуплую грудь удар страшных рогов. Его внимание теперь было сосредоточено на одной точке – подрагивающем в возбуждении кончике хвоста. Кошкин подпрыгнул в отчаянии, и вцепился в него; в кисточку, подобную львиной. Его несоизмеримая с бычьей масса; его ноги, прочертившие в песке глубокие борозды, свершили невозможное! Бык, уже начавший поднимать голову от земли, замер в полуметре от Валентины. Два взгляда – человеческий, не выражавший ничего, кроме безмерного любопытства (и немного гордости – за «матадора», любимого мужа) – и звериный, полный огненно-красной ярости, встретились…
Рука Валентины, направившая вниз острый клинок, была по-мужски твердой и безжалостной. И крик, вырвавшийся из совсем не роскошной груди, стянутой чем-то явно железным, и очень
