о ее красоте! Поздно, теперь она пойдет на корм червям, и толку-то…
– Прочь, – повторил быстроногий невыразительным – и оттого более жутким – тоном. По запыленному лицу героя продолжали бежать слезы.
При виде «бабьей слабости» грозного мужеубийцы Терсит обнаглел и, пропустив повеление мимо ушей, рванул бесценный ремень на себя; бедра Пентесилеи слегка приподнялись, и мародер бесстыже задергал своими ляжками, как если бы совокуплялся с красавицей.
Пелид сделал шаг вперед и выбросил тяжелый кулак. Удар пришелся по скуле и челюсти. Желтые зубы мерзавца все до единого брызнули вон, и Терсит, перелетев через тела коня и Пентесилеи, рухнул в пыль. Кровь хлынула у него и носом, и ртом.
– Ни могилы тебе, наглец, ни погребения, – произнес Ахиллес. – Как-то раз ты скалил зубы над Одиссеем, и сын Лаэрта простил обиду. Теперь надумал издеваться надо мной, и я тебя прикончил. Сын Пелея не потерпит насмешек и никогда не оставит насмешника безнаказанным. Давай же катись в Аид и дразни там бесплотные тени своими жалкими остротами.
Терсит закашлялся кровью, захлебнулся блевотиной и без промедления испустил дух.
Герой осторожно, чуть ли не с нежностью, потянул на себя копье – вначале из праха, потом из конского трупа, затем уже из тихо содрогающейся груди красавицы. Ахейцы отступили еще дальше, недоумевая, почему это вдруг мужеубийца стенает и плачет.
– «Aurea cui postquam nudavit cassida frontem, vicit victorem candida forma virum», – снова пробормотал Хокенберри. – «Но когда шлем золотой с чела ее пал, победитель был без сраженья сражен светлой ее красотой»[22]… – Он посмотрел на Манмута. – Проперций, книга третья, одиннадцатая поэма «Элегий».
Моравек потянул схолиаста за руку.
– Слушай, кое-кому придется сложить элегию про нас двоих, если не унесем отсюда ноги. Причем сейчас же.
– Почему? – Хокенберри огляделся и заморгал.
Оказалось, вокруг началось великое отступление. Под вой сирен потоки людей на колесницах и пешим ходом текли в сторону Браны; солдаты-роквеки сновали между ними, подгоняя отступающих громкими голосами. Однако вовсе не тревожные выкрики выходцев из иного мира заставляли кратковечных ускорять шаг. Олимп извергался.
Земля… ну, то есть марсианская земля… тряслась и содрогалась. Воздух наполняло серное зловоние. Далеко за спинами удаляющихся троянцев и аргивян грозный пик мрачно багровел под эгидой, выбрасывая к небу столпы огня высотою во многие мили. На верхних склонах величайшего в Солнечной системе вулкана уже показались алые реки раскаленной лавы. Атмосфера сгустилась и потемнела от красной пыли, а также от гадкого запаха страха.
– Что здесь творится? – спросил Хокенберри.
– Боги вызвали нечто вроде извержения. Да, и еще Брано-Дыра закроется с минуты на минуту, – пояснил моравек, отводя схолиаста прочь от коленопреклоненного Ахиллеса, проливающего слезы над павшей царицей.
Обобрав остальных амазонок,
