и милиционер посмотрели на него.
– В смысле? – спросил милиционер, морщиня покатый потный лоб с большими надбровными дугами и буравя лесника своими глазенками-пуговками.
– Не знаю, – пробормотал Шустов уклончиво.
– А чего тогда… разводишь, – буркнул Андрейченко.
– Я думаю, – сказал Шустов, – он ни в чем не виноват.
– А кто, сварщик? Кузьмич? – резко спросил Андрейченко.
Шустов пожал плечами.
– Может, и не он.
Из тайги донесся протяжный клик. Все замолчали, глядя в открытую дверь. Клик повторился.
– Лебеди на Верхних озерах, – проговорил Андрейченко.
Снова слушали тайгу. Свет лампы достигал только порога, а дальше уже стояла тьма, синеватая вверху.
– Так и кто это мог, по-твоему, устроить? Пожар-то? – напомнил милиционер, внимательно глядя на Шустова.
– Да откуда я знаю, – нетерпеливо ответил лесник и полез в карман за сигаретами.
– Тунгус, тунгус, по дурости, – убежденно сказал Андрейченко, – соответствующе.
Лицо его было ржавым от света керосинки. Как, впрочем, и лица остальных. Шустов в стекле оконца видел отражение зимовья, лампы.
– Он у тебя и канистру с керосином утащил, – напомнил лесничий.
– Тут уже какое-то намерение, а не глупость, – заметил Семенов. – Кому-то хотел отомстить?
Андрейченко кивнул.
– Кому? – не унимался Семенов, хотя уже все эти вопросы сто раз задавались и Андрейченко, и Шустову, и самому Мише Мальчакитову. Хотя, возможно, именно Семенов в допросах и не участвовал. Вел дело следователь Круглов.
– Всем, – сказал Андрейченко, ставя кружку на стол и отыскивая в кармане висящего плаща папиросы.
– Как это?
– А так, соответствующе, – сказал лесничий и сильно дунул в бумажный мундштук, потом смял его гармошкой и закурил. – Всему поселку.
– Я слышал, его из комсомола хотели исключить? – уточнил Семенов. – Неужели из-за этого обиделся?
– Это ерунда, – сказал Андрейченко. – Чихал он на комсомол. Тунгус и есть тунгус. Да и не исключили бы его. Комсорг Славникова так, попугать хотела. Приструнить, чтоб водку не жрал. Он слово на собрании давал… – Андрейченко усмехнулся. – И остальное воинство, кореша его… тех эл-тэ-пэ[7] застращали. Оно, может, и пора уже.
– А тогда что же?
– Его обида глубже, соответствующе, – веско проговорил лесничий. – Ему ведь, ну не прямо ему самому, а его родственникам, роду его – все здесь принадлежало. Тунгусы здесь обитали и царили и царя не знали. Ну, где-то там в Иркутске этот, губернатор, соответствующе, казаки, полиция, железная дорога. А здесь – закон-тайга. Сам себе хозяин тунгус. У него олени, берданка, а вокруг соболя прыгают, в море нерпа, на полянках боровая дичь. Летом тунгус к вершинам кочует, зимой спускается обратно, соболя
