style="font-size:15px;"> Сделали небольшой привал. Сложили костёр, подкинули к нему две замёрзшие банки тушёнки.
Дима коптил на огне кусок хлеба и слушал дядю.
– Если стреляешь дробью, стреляй аккуратно. Можешь весь мех продырявить. Лучше встать так, чтобы ветка или ствол прикрыли тушку. Понимаешь?
Дима кивнул.
– Встань так, чтобы видеть только голову. Тогда и стреляй. Голову пробьёшь, а мех не тронешь – остальная дробь угодит в дерево. И не торопись. Смотри, чтоб он там на ветках не застрял, потом не доберёшься.
– А когда ты убил своего первого соболя? – невпопад спросил Дима.
– Не убил, а добыл, – только и ответил Николай Николаевич.
До вечера Тамга ещё несколько раз брала след, даже облаяла лиственницу, но соболь охотникам больше не попадался.
К зимовью возвращались молча. Дима шёл понуро. Своё настроение объяснил себе усталостью от долгих переходов и тем, что сегодняшняя охота принесла им лишь одного зверька. Правда, дядя сказал, что случаются и вовсе пустые выходы, а больше трёхчетырёх соболей никто не отстреливает даже в удачные дни.
– Мясо-то поклевали. – Вечером Артёмыч встретил их на пороге дома. Они с Витей вернулись чуть раньше.
– Кто? – удивился Николай Николаевич.
– Ясно кто. Ворон. Говорил же!
– Может, и не тот ворон. – В дверях появился Витя.
– Тот, тот!
– Какая разница, тот или не тот?
– Такая разница, что надо было его сразу стрелять! – настаивал Артёмыч. – А теперь поди поймай. Знает, когда приходить, вечером не сунется…
– Ладно, чего встали, – отмахнулся Николай Николаевич. – Дайте пройти.
Зайдя в дом, Дима сбросил рюкзак и сразу повалился на раскладушку. Он уже давно так не уставал.
Долго полежать ему не дали. Нужно было хозяйничать по дому. Юношу опять послали за чистым снегом. Он не противился. Это было лучше, чем колоть дрова.
Пока Артёмыч готовил ужин, Николай Николаевич успел стянуть с соболя шкурку. Показал её племяннику. Дима, оправившийся от недавней хандры, с улыбкой погладил мех. Дядя назвал его добротным – выходным, то есть с густой тёмной шёрсткой. Такие ценятся больше всего. Дима приложил его к щеке, наслаждаясь мягким теплом.
– Ладно тебе, – рассмеялся Николай Николаевич. – Ещё, глядишь, нацепишь вместо шапки.
Его смеху вторили Артёмыч и Витя. У них добычи пока что не было, но капканов они поставили много и надеялись, что те вскоре заговорят тихим клацаньем. В ближайшие дни нужно было поставить ещё не меньше пятидесяти.
Забрав у Димы шкурку, Николай Николаевич вывернул её мездрой[9] наружу, натянул на деревянную распорку и вывесил сушиться на верёвке в углу. Там же висела бледная тушка соболя, её наметили на приманку. Сейчас зверёк, раздетый от меха, был худым, невзрачным, чем-то похожим на кошку-сфинкса. И не скажешь, что соболь.
Растопленная печь согрела
Мездра – слой подкожной клетчатки на невыделанной шкуре.
