кивнула Катя.
– Раздевалка помните, где? – видя Катино смущение, Светлана дружески взяла ее за плечо. – Не стесняйтесь вы так, у нас очень неплохо, и Гоча вам обязательно понравится. В следующий раз туфли наденьте на низком каблуке, кроссовки не годятся.
Катя густо покраснела. Хороших туфель у нее не было. Были старые со стертыми задниками.
Шеф-повар Гоча был выше Кати, худощавый и сутулый, лет тридцати. С большим носом, крупными губами и детски-наивными, грустными глазами. Даже пучеглазый немного. На нем были тщательно выглаженные белые куртка и штаны, на голове – высокий поварской колпак. Гоча молча, как будто не обращая внимания на Катю, резал что-то, какие-то корешочки и травки на огромном разделочном столе и отодвигал их небольшими кучками. Помощники в белых поварских одеждах носили продукты со склада и из холодильника, расставляли на полках. Поглядывали на Катю, некоторые улыбались, подмигивали дружески. Катя старалась не мешать, не знала, куда деть руки, ей и хотелось спросить для себя какое-то дело, но Гоча был слишком серьезен. Наконец, он поднял на нее голову. Лицо из-за высокого колпака казалось вытянутым, он не был похож на повара, скорее на грустного клоуна. Гоча выстроил кучки овощей и корешков, издающие разные, иногда довольно сильные запахи, в длинный разноцветный рядок:
– Это ниахури,[1] – он ткнул кончиком ножа, – киндзи, тархун, это называется джон-джоли… да-да, чеснок, Катя, а вы что думали? Запрана имерули,[2] нюхайте, пожалуйста!
Гоча подробно с самым серьезным выражением лица объяснял, что есть что, куда и сколько идет и что делает с блюдом. Иногда останавливался и стоял думал. Как будто соображал, что к чему.
– Положи это – спасешь! Положи это – убьешь любое блюдо, кроме… Ты что принес? – Гоча неожиданно обернулся на Зазу, который осторожно, бочком входил в кухню с большой кастрюлей. – Я сказал вылить!
– Гоча, давай на бизнес-ланч отдадим, такой бульон! Я целую тарелку сейчас попробовал – не смог вылить! Восемь часов варили… – кастрюля была тяжелая, руки Зазы заняты, и он жестикулировал плечами и лицом. Прозрачный золотистый бульон в кастрюле волновался вместе с Зазой.
– Слушай, у тебя туда… колпак свалился! И там плавал! Варился там! Кто его достал?! Я его достал! Что тебе еще надо?! Ты будешь есть бульон из шапки?!
– Ты же его достал! Его там нет, сам посмотри! – Заза бросил возмущенный взгляд внутрь кастрюли.
– Ты что, сумасшедший?! Молодая красивая девушка на тебя смотрит, а ты такое говоришь!
– Я?! Что я сказал? Простите?!– Заза поклонился Кате, едва не плеснув на нее. – Я что-то сказал, Гоча?!
– О-о! Иди, вылей нэмэдленно!
– Вах! А-а! – Заза понес кастрюлю обратно, бормоча что-то по-грузински.
– Цаихе-цаихе![3] – крикнул Гоча вслед почти сердито. – Не смотрите на него Катюша, пяница грузинский! Ему вчера канистру вина передали из дома. Они с Рэзо пасидэли тэпло.
