его кратковременная память полностью исчезла. Поэтому он очень часто извинялся, но не тогда, когда он рассказывал историю о Дафне. Он погружался в пространство своей жизни, которое замечало только один определенный её период, бывший, скорее, ее душой.
Надо было видеть этого человека, рассказывающего историю во всех деталях так, что создавалось впечатление, будто вы смотрите захватывающий фильм. И это был он, тот, кто порой не мог вспомнить, что он сделал несколькими мгновениями ранее.
Симфони, казалось, вновь переживал эти мгновения с той же экспрессией, словно человек, приговоренный к смерти, курит перед палачом свою последнюю сигарету.
– Тогда я закрыл свои глаза, чтобы немного прийти в себя, но, открыв их, уже не обнаружил ее…
Надо было обязательно ее найти, и я чувствовал непреодолимое желание вручить ей цветы… Но какие цветы могли выразить бесконечность этого мгновения?
Самым невероятным было то, что мне даже не хватило времени, чтобы выйти из комнаты, когда она оказалась уже здесь, перед моей дверью, протягивая мне свой рисунок с маргаритками… Этот обрывок бумаги я храню всегда…
Симфони порылся в кармашке своего бумажника и бережно вытащил оттуда то, что, вероятно, было когда-то рисунком цветка, сложенного и развернутого не одну тысячу раз за эту жизнь.
IV
Этим прекрасным зимним утром Рафаэль решил преподнести большой сюрприз своей матери. В один из тех дней, когда чувствуешь себя окончательно готовым сделать то, что ранее казалось невозможным. Ночью он оставил открытыми шторы в комнате, чтобы солнце разбудило его раньше всех. Тогда он взволнованно занял место у рояля, поставил туда партитуру, которую он прихватил у матери несколько недель тому назад, и положил свои короткие пальцы на клавиатуру.
Ранее Рафаэль прекрасно отдохнул в кровати, спрятавшись под одеялом со своим котом и папкой, где ему мама рисовала ноты клавиатуры, чтобы научить его сольфеджио. По этому изображению он мог обучаться партитуре одним движением за другим на воображаемом рояле, не производя ни единого звука. Однако он их слышал. Музыка звучала в нем интуитивно, простым воспоминанием написанных нот. Рафаэль еще не знал, что не каждому дано инстинктивно слышать каждую ноту, составляющую аккорд, и даже уметь их назвать. Для него же это упражнение казалось таким естественным! Ему надо было лишь выучить семь нот гаммы, чтобы с точностью ассоциировать их со звуками, которые он постоянно слышал в себе.
Чудесным образом, его пальцы начали скользить по роялю к удивлению его матери, которая из своей комнаты слышала первые такты этюдов Шопена.
Рафаэль был мгновенно покорен инструментом. Его пальцы перемещались по клавиатуре и с блеском передавали то, что всегда звучало в его голове. Но эта новая музыка была другой. Он ощущал теперь пленительное впечатление придания формы этому внутреннему голосу.
Рафаэль
