вытрясшим душу не только из своей бывшей, но и из ненавистной тёщи и чужих для него детей, обещая завтра же вернуться с вещами и поселиться в квартире хозяином, коим он и являлся.
Пока Вера, очумелая от горя, сидела на кухне, схватившись за голову, Зоя Васильевна сбегала к соседу по площадке и попросила наладить раскуроченную входную дверь. И как только они снова оказались в безопасности – конечно же, относительной, – Вера, наконец, дала волю чувствам, оплакивая свою горькую судьбу.
Чем она так провинилась перед Господом, что он отказался защитить её? А дети-то малолетние, уже однажды потерявшие мать родную, чем не угодили? Вера рыдала в голос, и Зое Васильевне даже пришлось включить телевизор погромче, чтобы избавить девчонок от свидетельства полной никчёмности их настоящей матери, жизни без которой они себе даже не представляли.
«Что за дела, Господи? Чем я так прогневила тебя, что ты посылаешь мне такие непосильные испытания?» – вопрошала она Бога, не в силах справиться со своим разумом, отчаявшимся найти выход из создавшегося положения. Она прекрасно осознавала, что если обратит обвинение против себя самой, то ей больше ничего не останется, как расквитаться со своей проклятой жизнью, наказав себя так, чтобы душа больше не болела. Но решиться на самоубийство она никак не могла. Выходило, что это самый лёгкий способ для избавления от несчастий для неё, Веры. А как же тогда дети и престарелая матушка? Нет, себя обвинять она не имела права. Тогда кто виноват в её бедах?
Вера чувствовала, как из неё выползают какие мерзкие сущности, вселяющие в душу невыразимый ужас и заставляющие её относиться к себе как самой ничтожной твари, покинутой Богом. Неужели это и в самом деле так? Неужели изображать великодушие пристало лишь тем, кто страшится взять на себя ответственность за свою жизнь и опасается занять определённую позицию в жизни?
Несомненно, гораздо проще верить в свою добропорядочность, чем кому-то противоборствовать и отстаивать попранные права. Намного легче проглотить все самые жуткие несправедливости, принять уничижение от кого бы то ни было, чем набраться храбрости и вступить в борьбу с сильным и безжалостным противником.
А не Божья ли это кара, ниспосланная за то, что она принимает всё происходящее с ней как должное? Так безропотно, словно и в самом деле заслужила, чтобы ей исковеркали жизнь. Неужели она наказана за то, что всегда считала себя чересчур хорошей, а потому и впала в грех гордыни?
Может, уже хватит изображать из себя святую, оскорбляя тем самым Бога? Пора признать у себя наличие слабостей и пороков. А, может, даже и заключить сделку с собственной совестью, если потребуется. Довольно, чаша её страданий и терпения уже переполнена, и она больше не намерена безропотно терпеть чьи-то попустительства. Даже от Бога! А если Он привёл её к неизбежному затем, чтобы показать, что человек должен выбирать,
