Выход в другом – развивать эту особую область. Жан стал возражать, что нет никакой особой внутренней и внешней области, что всё – абсолютно всё является нашим внутренним миром, а уже в своем внутреннем мире мы делаем разделение на внешнее и внутреннее, и разделение это чисто условное. Об этом мы проспорили где-то в течение часа, пока я пила чай с сыром. Жан к моему пробуждению уже выпил пару кружек кофе, и со мной еще одну.
Я не совсем понимаю эти бесчисленные кружки кофе по утрам – может, он просто голоден?
– Хочешь нормально позавтракать? – спросила я. – Можно разогреть вчерашний плов.
– Нет, у нас так не принято. Мы едим только хлеб с сыром и маслом и пьем кофе. Никто не ест плов по утрам.
Я так и не поняла, он не ест, потому что это не принято, или потому что не голоден?
– Как хочешь, а я поем.
– В одиннадцать у меня пациент, не хочу наедаться перед сеансом. Когда сыт, нет такой ясности в голове.
Ах, вот оно что! Значит, все-таки непрочь покушать. Что ж, у меня нет пациента, и я иду в кухню разогревать себе плов.
Мы едим обычно в зале, за большим стеклянным столом, но, поскольку Жан разделить мою трапезу отказался, я ем прямо на кухне, за маленьким круглым столиком.
– Ты всегда так плотно завтракаешь? – спрашивает он, наблюдая, как я доедаю сковородку плова.
Несмотря на то, что Жан по утрам даже чай сервирует мне ножом и ложкой, своих пролетарских привычек я здесь не бросаю и, если одна, ем прямо со сковородки и – без ножа.
– Всегда, когда есть возможность.
– Хм… – Жан задумчиво и нежно смотрит на меня. – Как же тебе удается оставаться такой худенькой?
– Много нервничаю.
– В самом деле?
– Шучу. Просто у меня сложение такое. В мамином роду все худые, ну а я в маму.
– Это очень хорошо. А я вот… – Жан разводит руками, – стоит только чуть-чуть переесть, и становлюсь круглый, как шарик.
– Так прямо и круглый?
– Да, набираю несколько килограмм.
– Но не несколько десятков?
– О нет! Но и это довольно неприятно. Чувствую себя настоящим толстяком.
Я оглядываю его. На толстяка Жан никак не похож. Вполне нормальной конституции мужчина с едва заметным животиком.
– Перед твоим приездом я похудел, – говорит он, заметив мой взгляд.
Мне бросаются в глаза его явно поношенные брюки – те самые, на которые он крошил кекс в Шамбери, – и выцветший пуловер, бывший когда-то черным. С расстояния пары метров пытаюсь определить степень белизны воротничка – она сносная.
– Ты так пойдешь к пациенту? – спрашиваю я, окинув его взглядом с головы до ног.
– Да, а что?
– Ну не знаю…
– Я плохо выгляжу? – Жан с беспокойством осматривает себя на все стороны.
– Нет, не плохо, но…
– Что?
– У тебя
