живота своего, стиль такой. А на вид сначала обыкновенной показалась, неинтересной, но мало-помалу Славик понял, что ошибся, посчитав её заурядной толстушкой. Нет, тело феноменальной притягательности, замечательно крепко стиснутое объятиями ультрамаринового шёлка. Рука от запястья до подмышки тоже необыкновенно гладкая, и, под мелодичное пощёлкивание ножниц, предплечье, такое близкое и доступное, начинает сотрясаться единым целым мелко-мелко. Отчего туго перетянутое накидкой горло Славика рефлекторно совершает одно за другим глотательные движения, несмотря на непреходящую сухость во рту.
Вовсе не бабочка перед ним порхает, а единственная в своём роде крепенькая синичка, быстрая, сильная, прилетевшая в сад, где висел на ветке специально для неё на нитке кусочек сала, прицепилась острыми коготками – и давай обрабатывать со всех сторон! Гладкая и голая. Если без халатика. И в халатике шёлковом всё равно – гладкая и… голая. Ей даже раздеваться не надо, так всё видно. Наверное, незамужняя. А может, и живёт с кем. Невинная девчонка не стала бы запросто напирать на ногу клиента даже из соображений устойчивости. Или могла? Сейчас он не в состоянии решить данный вопрос: голова слегка помутилась от близости. Или перед близостью? Она его клеит? А может, это редкий профессиональный стиль, обусловленный недостаточной длиной рук? Клеиться он не будет. Почему? Вика же ушла, всё.
Нет, дело в том, что лицо, разглядывающее сверху, этакое… неподходящее, одним словом, не в его вкусе, но оголённое предплечье слишком близко подрагивает сразу всей массой, ядрёным студнем, и дурманящий аромат близкой женской плоти не могут перебить ни конфетный запах салона, ни порывы воздуха, влетающие через окно. Чтобы не видеть, он зажмурился.
Парикмахерша встала сзади, оттянула воротник, начала подравнивать волосы на шее машинкой, касаясь холодными пальцами горячей кожи. Почему у них всегда холодные руки? Славик опасался, что шея покроется гусиной кожей, по которой парикмахерша легко поймёт, как бурно клиент реагирует на её прикосновения. Неприятно, когда тебя понимают. Стараясь не слишком двигать кадыком, осторожно сглотнул. Повязка, которой перетянуто горло, предательски приподнялась и опустилась. С накидки осыпались стриженые волосы. Парикмахерша вновь запорхала резкой, безукоризненно точной в своих неуловимых движениях синичкой. Затаилась сбоку, нагнулась ближе, проводя ещё более холодным, чем пальцы, опасным металлом ножниц, указательным пальцем осторожно оттопырила ухо. Касаясь его ногтем, провела холодную щёлкающую линию до виска: чик-чик, и ещё чик! Сама замерла, не дышит даже близко-близко, и он замер, как в первое мгновение соития. Терпит. Ещё ведь и второе ухо сейчас согнёт! Жарко как, жарко, ветерок бы хоть дунул, что ли, свеженький, охладил распалённого Славика.
Будто на заказ, шторка вздулась парусом, в точности приобретая выпуклую форму груди парикмахерши. Мягкий нажим на затылок – команда
