дяденьки-тетеньки, – сообщил малек. – Гоните денежку и вылазьте.
Я всматривалась в заброшенные лачуги, выходящие на причал, но нигде не ощущала даже намека на шевеление. Дома пустовали и равнодушно взирали на новоприбывших черными дырами оконных проемов. Многие окна были забиты досками. Лоскутья толя хлопали на ветру.
– Декаданс… – невесело пробормотал Гулька.
Домик на сваях действительно выделялся высотой. Он сохранил целые окна и приличный издали забор. Пока мы щурились на восходящее над скалой светило, у причала забурчал мотор – малец торопливо разворачивал лодку. Прошло секунд шесть – и он уже мчал, задрав опустевший нос, на северную оконечность Кайнака.
– Слушай мою команду, – Гулька взвалил на плечо обе сумки. – Побатальонно и шагом марш. К дяде Окуленко.
– А если его нет? – пискнула я.
– Тогда я нам не завидую. Ну ничего, бродяжка, зароем твой сидор под скалой и пойдем порожняком на юг. Авось, горы не без указателей.
Вблизи скопление лачуг и старых рыбацких балков оказалось еще печальнее. Запустение царило повсеместно. Электрические провода – оборваны, крохотные огородики поросли бурьяном, крыши осели. В одном из замшелых окон – практически на уровне земли – мелькнуло лицо старухи, изрытое морщинами, и сразу скрылось – костлявая рука задернула занавеску.
– Во рожу наела… – несмешно сострил Гулька.
Даже избушка на сваях анфас стала какой-то скукоженной. Огород отсутствовал. За оградой росла одичалая жимолость, задний план двора полукольцом окружали тесаные сараюшки с покатыми крышами. У крыльца лежал разобранный лодочный мотор, на перилах сохла промасленная дерюга. Полагаю, нам подфартило: за кустами стоял моложавый на вид «уазик», а из сарая торчала чья-то широкая задница в болоньевых штанах. Обладатель задницы размеренным волоком вытягивал из груды снастей крупноячеистую сеть, покрытую тиной. Бросил на землю, стал разматывать.
– Бог в помощь. – Гулька оперся на приоткрытую створку ворот. – Разрешите обратиться, сударь?
Человек, одетый в плащевую жирную робу, обернулся. У него было широкое улыбчивое лицо и нос картошкой.
– Обращайтесь.
– Если вы Окуленко, то мы до вас. С нижайшей просьбой. От дяди Федора.
Человек отложил сеть. Вытер руки о штаны. Взглянул на ладони.
– Проходите в дом, – кивнул он на открытую дверь. – Сейчас руки сполосну и поболтаем.
Ничего в нем не было ярко отрицательного. Нормальный светловласый мужик, не дурак поулыбаться. Мы отворили пошире створку и вошли. Гулька даже вытер ноги о металлическую решетку перед крыльцом. Дескать, вот мы какие воспитанные. А потом галантно посторонился, пропуская меня вперед.
– Да не вытирайте вы ноги, – бросил мужик, бренча рукомойником. – В этой хате отродясь не убирали. Баба в Бирюлино сидит, сюда, в Зональный – ни ногой, прошу ее, прошу… Обленилась,
