та месть.
– Однажды, – епископ задумчиво смотрел на девушку, – Назар обмолвился, что танцевать «Танец миражей» может только моряна. Черная моряна. Возможно, вы знаете, почему?
– Я? Откуда же…
– Мне бы хотелось снова увидеть «Танец миражей». Мне бы хотелось, чтобы вы нашли нужные слова, Дита.
– Я попробую, Захар. Я должна попробовать.
Зал «Ящеррицы» был полон.
Но управляющего клубом аншлаг не радовал; в воздухе витал отчетливый скепсис, а отнюдь не волнение от предвкушения долгожданной премьеры. Птиций жалел, что позволил уговорить себя выпустить на сцену волнующий, но сомнительный номер. Птиций не знал, чего ждать, и оттого нервничал.
Птиций готовился к провалу.
Погас свет. Осталась только цепь огоньков по краю сцены.
Танцовщица стояла на границе темноты, словно замерев на половине шага, едва начав движение – и окаменев. Словно танец закончился, не начавшись.
Пауза тянулась; на зрителей нисходила тишина.
И никто, кроме застывшей на краю сцены девушки, не услышал первый аккорд. Просто тишины не стало. Просто музыка легким флером заскользила по залу.
Она вела танец, и в какой-то момент зрителям вдруг показалось, что танцовщица и альт спорят, спорят ни о чем, выбирают – свет или тьма, тепло или холод, звук или молчанье; пустяки, мелочь, легкость… неподъемная тяжесть.
Музыка крепла, ускоряла ритм, и умоляла, и требовала ответа – прощать или мстить, звать или идти на зов, верить или знать…
Невыносимый груз решений, длинный, летящий пируэт, – и танцовщица припала к полу.
Поток серебряного света лился на нее сверху. Несколько секунд, слившихся в один долгий аккорд, она смотрела в зал.
Еще не чудовище. Всегда – женщина. Монетка, вставшая на ребро – не орел, не решка. Грань.
Воплощение выбора.
Музыка, звеня, осыпалась хрустальными каплями; она танцевала, пытаясь поймать капли на ладони, и смогла подхватить – одну-единственную, с уже опущенного смычка.
В последнем луче света они стояли вдвоем – альтист Назар Треми и танцовщица Дита.
Мгновение тишины, и зал взорвался овацией.
За кулисами было не протолкнуться. Толпы восхищенных поклонников, очарованные и сулящие золотые горы импресарио, менеджеры других клубов… Никто не собирался расступаться перед епископом клана Треми, и Захар едва протолкался к цели.
Назар тяжело дышал, мокрые пряди волос прилипли ко лбу. Дита, цеплявшаяся за его плечо, выглядела не лучше. Оба едва стояли на ногах и вряд ли слышали царящий вокруг гвалт.
Все вопросы уместились в одном коротком слове:
– Как?!
В глубине зрачков музыканта тлел красный отсвет боли, но эта боль была целительной.
– На кураже, Захар, на одном кураже! Руки деревянные… двадцать пять лет не играть! Дита…
Ее
