нарисуем жареную двуглавую золотую рыбку, – сказал Яков устало, – всем понравится: тут и рыба, и двухголовая, и золотая – и покушать можно.
– Конечно, две головы всегда лучше, – заметил тихий Янус. И я подумал, что не ослышался, его действительно звали Янус, этого человека с тихим голосом. – С двумя головами у золотой рыбки количество желаний удваивается.
Глаза команды заблестели.
И тут дверь распахнулась и в кают-компании появился новый (и последний, как выяснилось, если не считать музыканта Йохана, которой пока не подошел) член экипажа.
Глава шестая
Поэт и капитан
Появился человек, которому предстояло сыграть особую роль в экспедиции – ибо каким еще словом определить наше путешествие в никуда, к Оракулу Божественной Бутылки, как не словом «экспедиция»?
Новый член экспедиции не вошел, а вплыл – я успел подумать: вот как выглядит корабль на плаву. Обширный живот протиснулся в узкую дверь кают-компании и поплыл, покачиваясь, по воздуху, огибая предметы, а следом за животом продвигался его хозяин – точно корабль шел под надутым парусом.
Представлять его не требовалось: все знали – это был сербский поэт Боян Цветкович; его знал даже я, хотя стихов не читаю и телевизор не смотрю.
В те годы знаменитости из освобожденной от социализма Восточной Европы были крайне популярны: режиссер из Польши, писатель из Чехии, актриса из Югославии, даже теннисист хорватский блистал. Югославия разваливалась, начиналась гражданская резня – но в свете общих благостных перемен эту войну как-то предпочитали не замечать; разве только таланты получили конкретную национальную прописку. Поэтическая звезда из Сербии светила и в Россию, и в Европу, от блеска ее лучей скрыться было трудно.
Увидев поэта Цветковича, я расстроился. Сегодня, когда все позади, я затрудняюсь объяснить свою реакцию. Обычная неприязнь славянских путешественников друг к другу? В Европе мы избегали соотечественников, чтобы не попасть под определение «славянские дикари». Нам нравилось думать, что мы обычные европейцы, ну, вот, например, как… разные прочие шведы. В те годы исход с Востока только начинался; славянские барышни пробовали себя на улице красных фонарей, а юноши вполглаза заглядывали на Запад и спешили обратно, спекулировать пестрой дрянью из супермаркетов. Пройдет двадцать лет, и эмигранты повалят толпой, а черствые города Европы оскалятся на неопрятных людей с вредными привычками – мол, не звали вас, нищебродов. А пока сами славяне сторонились славян, если встречали таковых на Западе: нельзя, чтобы европейцы заподозрили провинциальные пристрастия.
Вероятно, я от поэта Цветковича отшатнулся и поэтому. Раз любимец московских барышень здесь, мелькнуло в голове, значит, это мероприятие стало модной затеей – слетятся авантюристы из стран бывшего социалистического лагеря… бывшие комсомольцы, а ныне банкиры… О, бурные славянские застолья первых лет перестройки, ликер «Амаретто» и виски «Чивас Ригал»! Я ненавидел все это. И, как многие закомплексованные выходцы из СССР, славян в Европе сторонился.
Было и еще что-то, трудно
