придания сиденью мягкости Август обмотал железку изолентой. И вся эта конструкция была ржавой и погнутой в разные стороны.
Август понял мое недоумение и пояснил:
– Хороший велосипед. Просто с виду кривой.
– Да, – сказал я. – Странный велосипед.
– Ничего удивительного: я собрал свой велосипед из разных деталей. Где-то найдешь колесо, где-то раму.
– Тут все так делают, – сказала Саша. – Собирают свое из чужих деталей. Поэтому оставлять велосипед на улице опасно. Снимут колеса. Или седло.
– Велосипед надежный, – сказал Август. – И быстрый, если надо.
– Куда спешить? – разумно сказала его жена. – До порта рукой подать.
Говорили мы по-русски. Акцент у Августа имелся, но говорил он чисто: падежи ставил правильно и женский род с мужским не путал.
– Я к чужим языкам способный, – пояснил он, – люблю разных людей, и с каждым – на его языке. Четырнадцать языков знаю.
– Четырнадцать? – Моя жена ахнула; она немецкий учила всю жизнь, правда, нерегулярно.
– Или пятнадцать, я уж не помню. В колледже иезуитов выучил.
– В колледже иезуитов? – ахнул уже я. Костлявый рыжий верзила в бескозырке, обладатель велосипеда, собранного из ворованных деталей, и корабля, наличие которого казалось все менее вероятным, окончил колледж иезуитов? Знает пятнадцать языков?
– Хотел стать епископом, – пояснил Август, – а может, и кардиналом. Люблю Священное Писание. Думал читать проповеди. Потом передумал. Решил жениться. В жизни надо все попробовать. Теперь стал капитаном.
– А мы – капитанские дочки. – В дверях появились две девочки, ровесницы моего сына, сестры-близнецы Алина и Полина. Обе с шальными, как у матери, глазами. – Мы картошки принесли.
Своего семилетнего сына мы за картошкой не посылали; впрочем, возможно, двойняшкам было восемь или девять – все равно рановато для прогулок по хулиганскому Амстердаму без присмотра.
– Сварите-ка нам картошки, сестрички, – скомандовал Август, а сестрички откозыряли и крикнули звонко:
– Так точно, капитан Август!
Потом ели вареную картошку. Сидели за грубым столом (трое детей на ящике, двое взрослых на стульях, а еще двое на корточках) и ели картошку. Это было настолько откровенной цитатой из Ван Гога, что даже неловко пересказывать. Пока длилась картофельная трапеза, Август рассказывал про корабль:
– Что можно сделать с шестьюдесятью тысячами? Только кажется, что большие деньги, а что с ними делать? Два раза пообедал в ресторане всей семьей – вот уже тысячи и нет. Два месяца обедать, и ничего не останется.
– Квартиру можно купить, – сказал я наугад.
– Однокомнатную на окраине. В блочном доме. Окнами на помойку. У меня уже есть две комнаты.
– Так ведь можно обмен потом сделать. – Я включил воображение ущемленного
