удивлялся: как мать может с ним целоваться, с таким колючим? Правда, в то лето они почти не целовались, и он ходил с небольшой щетиной, в которой уже пробивалась седина. В то лето он начал седеть. Наверное, это было просто совпадение.
– А что такое тотем? – спросил я.
– Тотем… – отец задумался. – Тотем, это… Родовой знак индейцев. Символ племени, к которому ты принадлежишь. А если брать более широко, тотем – это рок. Судьба. Понимаешь?
Я кивнул, но по-настоящему понял это только тринадцать лет спустя, в тот самый день, когда мы с Артом…
– И какой у нас будет тотем? – поинтересовался я. – Давай сделаем волка. Или – орла.
Но отец покачал головой.
– Нам не нужно придумывать свой тотем. Он у нас уже есть.
Вот те раз! Для меня это было новостью. Оказывается, у нас уже есть тотем. Значит? Мы – индейцы?
Помню, что я только подумал это. Я не сказал это вслух, только подумал. Но отцу слова были не нужны.
– Да, Сандрик, – сказал он загадочным шепотом. – Но это – ТАЙНА. Ты умеешь хранить тайны?
И я, так же шепотом, ответил:
– Умею.
Конечно, я в тот же вечер разболтал все матери, но она отнеслась к нашей ТАЙНЕ как-то безразлично. Она выглядела усталой и озабоченной. Она даже не выслушала меня до конца, и мне стало не по себе. Будто бы я предал: и отца, и нашу – теперь уже нашу общую – ТАЙНУ.
Отец сходил в сарай и вернулся оттуда с инструментами. Под мышкой у него был зажат топор, в руке он нес ножовку и долото с деревянным молотком. Это называется «киянка», сказал отец.
Сначала он отпилил от бревна кусок длиной метра в три. Быстро очистил его топором от коры. Затем сделал несколько поперечных зарубок, намечая контуры будущего тотема. Потом настала очередь долота и киянки. Он осторожно вырубал куски древесины, а я смотрел, как зачарованный, за каждым его движением.
– Хочешь попробовать? – спросил отец.
Конечно, я хотел. Но еще больше я хотел, чтобы у меня это получилось так же ловко, как у него. После того, как я четыре раза попал киянкой по руке, пылу у меня поубавилось.
Я посмотрел на левую руку; место между большим пальцем и ладонью покраснело и распухло. Я протянул долото и киянку отцу.
– Давай лучше ты!
Он засмеялся, но совсем не обидно. Отец снова ушел в сарай и вернулся с брезентовой рукавицей.
– Надень.
Я нехотя надел рукавицу.
– Попробуй еще раз.
– Нет, я больше не хочу, – я стал стягивать рукавицу и услышал: отец будто бы говорил сам с собой.
– Индеец, который не научится метать томагавк, погибнет в первом же бою. Индеец, который не научится стрелять из лука, умрет от голода. Индеец, который не может сделать тотем, лишится своего рода. И счастливой судьбы. И никто никогда больше не вспомнит о нем.
Я засопел, всем своим видом давая понять, как мне не хочется делать этот чертов тотем, и как мне не нравится
