не больше, с правильными чертами бледной рожи, обрамленной прической «короткое карэ», сидит возле самой решетки и из-под полуприкрытых век нет-нет да и зыркнет в сторону Алексея, вроде бы просто так, без всякого выражения серых зенок. Типа, любопытно ему, кого ж это на отдельное место определили. В дорогом кашемировом пальто цвета «кофе с молоком», представительный и солидный, но в глазах есть что-то такое… глубинно-яростное. Что-то волчье. Что-то от хищника, который лучше сдохнет от голода, мороза или охотничьей пули в тайге, чем станет жить в зоопарке, как бы там хорошо не кормили и каких бы фигуристых волчиц не приводили на случку… И вроде бы рожа сия Алексею смутно знакома, вроде бы видел ее где-то, и в мозгу, по какой-то неведомой ассоциации, вставал образ эдакого благообразного попика в католическом одеянии, но… но напрягать мозг сейчас не хотелось и не моглось. Мало ли урок он встречал на своем трудовом пути… Однако будет забавно, если этот бледнолицый когда-то давным-давно заточил на вертухая Карташа зуб и теперь попытается оный зуб в него вонзить. Хотя не похоже. Не было во взгляде волчары ни затаенной злобы, ни тоски от того, что посадили в клетку.
Конвоир не вмешивался, на происходящее взирал из-под прикрытых век, философски-отрешенно, как на виденное уже стократно.
И Алексей устало закрыл глаза.
Курить, блин, хотелось зверски. Он прекрасно понимал, что это нервное – за последние четверо суток Карташ изничтожил почти блок сигарет (благо были бабки на кармане и менты их, вот чудо, не помылили), но от осознания этого легче не делалось, и желание наполнить легкие сладким, теплым, успокаивающим дымом не уменьшалось ни на йоту. Напротив: усиливалось, становилось почти невыносимым.
Короче, Карташ сидел, закрывши глаза, хотел курить и изо всех сил старался выключиться из происходящего вокруг – из негромких, нервозных реплик товарищей по несчастью, из простуженного рокота мотора… вообще из окружающего мира.
Выключиться не получалось: «адидас», взбодренный удачным заделом на публику, продолжал свои потуги пошутить.
– Эй, оперок, не найдется огонек? – громко вопросил он. И, поскольку никто не ответил, добавил вполне миролюбиво: – А че молчишь, как не родной? Прикурить дай, а? Мы ж теперь, земеля, в одной команде, блин…
Карташ приоткрыл глаза.
«Адидас» смотрел прямо на него.
– Я не опер, – негромко ответил Алексей.
Общаться с «контингентом» ни малейшего желания не было, но и промолчать было нельзя – а то сочтут, что либо боится до усрачки паренек, сидящий в отдельной клетке, либо контингент молча презирает… Контингент, он, конечно, презирал, но теперь, оказавшись с контингентом по одну сторону решетки, это презрение выказывать было, по меньшей мере, глупо.
– Не опер! – искренне удивился юнец в пуховике. – А че ж, брателло, в «стакан»-то[1] сел? ООР[2], что ль?
– Да
Одиночное отгороженное место в фургоне «автозака», где перевозят заключенных, общение которых с прочими перевозимыми чревато конфликтными ситуациями.
Особо опасный рецидивист.
