у одного столика, у другого, у старого бюро Ганнибалов (все было не его, не по нему!) – и принимался постукивать пальцем. Выстукивать. Один и тот же ритм. И за завтраком почти не ел – и тоже постукивал по столу – так, что Надежда Осиповна даже спросила: – Что с вами?
Он не ответил. Он глядел на Александра. Искоса – но все равно было заметно. Он понял – что стряслось. Он был взволнован последнее время. Волновался много. Все врачи вам скажут – все дело в волненье! В волненье же его ввел Александр своими делишками – там, на юге. Что грозило всей семье. Увы, я отвечаю не только за себя!.. О себе я не думаю… Разве дело во мне?.. Зашлют куда-нибудь всей семьей – и што-с?.. Бедный Лев, бедная Ольга!
Молочная река в кисельных берегах…
А на следующий день – или через день – пришло письмо от Липранди…
Схолия
Следует отметить особо значение судьбы старших в романе «Евгений Онегин» и ее влияние на судьбу молодых героев, особенно Татьяны. Косвенно – на судьбы всех. Поездка Онегина к умирающему дяде, несмотря на длинное биографическое отступление о герое между началом и завершением ее (в Первой главе), приводит к тому, что первым фактически эпизодом романной фабулы является смерть – что редко отмечается пушкинистами. Меж тем, это еще один ключ к роману. Как то, что другой герой – Ленский, «своим пенатам возвращенный» – так же сперва приходит на кладбище, а потом идет двукратное описание могилы Ленского – в двух поздних главах» Онегина» – Шестой и Седьмой.
Липранди писал ему:
Дорогой Александр!
Чаю, вы не позабыли меня в вашем далеке – надеюсь, оно прекрасно, – и что встреча с родными после столь долгой разлуки вознаградила вас за некоторые страдания, какие вам причинили здесь. Юг очарователен, вам известно, но быстро приедается, как все сладкое, тем более, что осень надвинулась незаметно, пляжи пустеют, милых фигурок на них становится все меньше – и их часто закрывают от наших взоров – то тоскливый дождь, то унылые зонты. Зато балов становится все больше, однако вам известно, я до них не охотник. Вы просили меня быть здесь вашими глазами и ушами – и я, кажется, понял, в каком смысле, – только боюсь не справиться со столь почетной и таинственной задачей. Возможно, мой нюх полицейской ищейки, который вы отмечали во мне в странном сочетании с моим либерализмом – наблюдение, кое, признаюсь, льстило мне, – начинает мне изменять. Я ничего не вижу того, что вас занимает и о чем мог бы поведать с уверенностию. Семейство, чья жизнь как-то беспокоила вас, по-моему, в полном порядке. Месье, как всегда деятелен, хотя никто не знает – чего более в его деятельности – смысла или интриг; мадам обворожительна, в свете бывает нечасто, ее постоянно видят с ее кузеном, который, кажется, и ваш друг. Печать нежной меланхолии в ее лице, как обычно, небесного свойства. Девочка здорова и прекрасна, как все дети. Что еще? На этот счет только Вигель Филипп Фиппович, наш общий знакомый, несколько беспокоит меня своими смутными намеками. (Помнится, вы говорили,
