она никогда не проявляла никакой агрессии. Конечно, это объяснялось тем, что мы выросли в похожих семьях и с детства привыкли, что отцы лупят матерей. Мы знали, что никто из посторонних не имеет права и пальцем нас тронуть, зато отец, муж или жених может распускать руки сколько хочет, и не важно, с какой целью – отомстить за обиду, проучить и еще раз проучить. Стефано, в отличие от ненавистного ей Марчелло, был человеком, которого она полюбила, с которым связала себя браком и поселилась под одной крышей; иначе говоря, Лила знала, на что шла. И все же что-то в моих рассуждениях не сходилось. Для меня она была не просто соседской девчонкой – она была Лилой. На лицах наших матерей, регулярно поколачиваемых мужьями, я никогда не видела этого выражения холодного презрения. Они плакали, угрюмо огрызались, жаловались друг другу и охотно перемывали мужьям кости у них за спиной, но в глубине души хранили к ним уважение (моя мать, например, очень гордилась умением отца проворачивать кое-какие темные делишки). Лила вроде бы смирилась со своей участью, но было ясно, что она ни в грош не ставит Стефано.
– А мне с Антонио хорошо, – сказала я, – хоть я его и не люблю.
Я надеялась, что Лила, как в старые добрые времена, услышит в моих словах скрытый подтекст. Я любила Нино – мне казалось, она должна об этом догадываться, – но мысли об Антонио, его поцелуях и наших свиданиях на прудах приятно щекотали мои чувства. Любовь в моем понимании была связана не с удовольствием, а с уважением. Но, может быть, то, о чем говорила Лила, – отвращение к мужчине и чувство унижения — неизбежно возникает после того, как он вынудит тебя делать то, что приносит удовольствие ему, не слушая твоих возражений просто потому, что отныне считает тебя своей собственностью, вне зависимости от того, любишь ты его или нет, уважаешь или нет? Что происходит, когда ты оказываешься в постели с мужчиной, бессильная ему противостоять? Лила это уже пережила, и мне хотелось расспросить ее, как это было. Но она лишь насмешливо бросила:
– Значит, тебе с ним хорошо? Тем лучше для тебя.
Потом встала и отвела меня в комнату с окнами, выходящими на железную дорогу. Из всей мебели здесь был только письменный стол, стул и кушетка. И голые стены – ни картин, ни фотографий.
– Нравится?
– Да.
– Тогда садись и занимайся.
Она вышла и закрыла за собой дверь.
В комнате еще сильнее, чем в остальной квартире, пахло сырой штукатуркой. Я выглянула в окно. Будь моя воля, я бы предпочла и дальше болтать с Лилой. Очевидно, Альфонсо рассказал ей, что я прогуливала школу и скатилась на двойки, и Лила решила, что должна вернуть меня на путь истинный, даже против моего желания – она всегда верила в мой разум. Ну что ж, так тому и быть. Я слышала, как она ходит по квартире. Потом зазвонил телефон, и она сняла трубку. Меня поразило, что она не сказала: «Алло, это Лина» или хотя бы: «Алло, это Лина Черулло». Нет, она сказала: «Алло, это синьора Карраччи». Я села за стол, раскрыла учебник истории и погрузилась в чтение.
11
Последние месяцы учебного года превратились в пытку. Здание, в котором располагался лицей, было старым, крыша в нем протекала, и классные комнаты без
