style="font-size:15px;"> Выполняя принятую программу, я набросился на великолепный натюрморт, словно варвар, уничтожающий шедевр изобразительного искусства. Мария Николаевна похихикивала от удовольствия и все говорила, какая это радость для хозяйки, когда гость ест много и со вкусом, жаловалась: редко у них такое случается – в дом ходят все больше ровесники-старички, у кого сердце больное, у кого печень, у кого желудок – все на диете, чуть поклюют еду и оставят, смотреть тошно.
Она посидела с нами не более получаса, потом поднялась, извинилась – с утра у нее лекции (она преподавала в пединституте), потому надо выспаться.
Я тоже засобирался, но Ренч сказал строго:
– Сидите! У нас будет сегодня гулянка. Хоть на всю ночь. Если напьемся, не пойдем завтра на работу – и все. Меня авось не выгонят, а вам я даю отгул.
Мы просидели с ним до четырех утра, опорожнили всю восьмисотграммовую бутылку, и если не напились, то, во всяком случае, были, как говорится, основательно на взводе. Но опьянение было счастливым и легким, языки развязались, и о чем только не переговорили мы с ним в ту ночь!
Я сказал, что теперь, когда болотный вариант есть, мое дело закончено, а ему, видимо, стоит браться за выведение общих законов для всех типов задач, то есть за то, на чем он остановился, когда вышел на «плацдарм Ренча».
– Мне? – ехидно переспросил Ренч.
– Ну конечно, кому же еще?
– Нам! – гаркнул он. – Нам вдвоем! Неужели вы не поняли, что теперь прикованы к этой тематике, как раб? Так же крепко, как я, прикованы. Мы с вами теперь скованы одной цепью. – Он был явно доволен придуманным образом и потому повторил с несколько подогретой водкой восторженностью: – Одной цепью!
И Ренч потребовал, чтоб мы выпили еще, скрепив этим наш союз, будущее наше соавторство.
Новая порция окончательно размягчила Ренча, стерла с него последние следы обычной ироничности, колючести. Его потянуло на излияния, на исповедь.
– Чудная все-таки штука жизнь. Вот мне шестьдесят восемь. Старик уже! Жизнь, считай, прожита, сделана. И вроде бы неплохо сделана. И книги, и статьи, и звания. И никто не скажет, что я в науке случайный человек. Многие мне завидуют. Знаю. И есть чему завидовать. Счастливая вроде судьба. Подводи итоги. Любуйся собой. Пиши мемуары, млей на очередных юбилеях от хвалебных речей. А мне бывает и скучно, и даже страшно. И вот отчего. Нет у меня ниточки в будущее. Такое чувство, что умру, и все на мне кончится. Тяжело с этим жить на старости. Юра! Вы извините, можно мне вас Юрой называть?
– Конечно. Можете и «ты» мне говорить. Вы ведь меня на сорок четыре года старше.
– Нет, на ты мне неловко. Может, потом. А пока – Юра, вот и достаточно. Так вот меня страшит, Юра, это отсутствие ниточки в будущее. Детей нам с Мусей, как говорится, Бог не дал. Вроде давно бы пора смириться, но нет, гложет меня это – обидно. За что так судьба обделила? Но тут и другое – нет у меня ученика. Маститый, известный, столп, можно сказать, – а нет ученика.
