высказывание, но продолжать тему все-таки не хотелось, и я торопливо спросил:
– Слушай, а что такое «омик»?
– Увидишь! – ответил Герка небрежно. – «ОМ» значит «Озерный москвич».
Минут пятнадцать проблуждав вдоль причальной линии, мы разыскали свой «омик», симпатичный двухпалубный теплоход. Он был не очень велик, и, по сравнению с гигантскими речными лайнерами, на которых сотни спальных кают и которые ходят в дальние рейсы, выглядел совсем малышом. Зато в семействе речных трамваев, к которому я его причислил, был, наверное, самым большим. Вскоре я уже в точности знал устройство «омика», основные его характеристики: четыре салона на 250 сидячих мест, машина мощностью 300 лошадиных сил, осадка – 180 сантиметров, в корме отсек команды: каюты, камбуз, душевая.
Рядом с нашим «омиком» стоял у причала еще один его собрат, тоже почти готовый – флагман нашего каравана: командовал им караванный капитан. Под его началом по речкам кроме двух «омиков» должны были идти три «мошки» – «МО», что расшифровывалось «Москвич обыкновенный». Это уже были явные речные трамваи, суденышки совсем маленькие, но, как говорили, быстроходные и надежные.
На нашем «омике» из команды оказался только один стармех Жмельков, малорослый лысоватый человек лет сорока пяти с набрякшими красными веками. Ко мне он отнесся безо всякого интереса. Зато с Геркой, прямым своим подчиненным, говорил долго и скучно – о главном двигателе, вспомогачах, электропроводке. Герка от такого разговора присмирел, старался – и, кажется, не без успеха – проявить деловитость и сообразительность, чтобы сразу завоевать расположение начальства. Мы разговаривали со стармехом в пассажирском верхнем салоне. А мимо нас то и дело сновали рабочие-судостроители, которые тянули провода, крепили скамьи, развешивали зеркала, красили внутренние помещения. На «омике» было еще грязно и необжито.
Жмельков сказал, что капитан и старпом на судно уже назначены, что оба они ленинградцы и со дня на день должны появиться, чтобы принять судно и участвовать в ходовых испытаниях.
Сочетание слов «ходовые испытания» мне было, конечно, известно, но звучало так же абстрактно, как названия дальних звезд. И вот теперь оно обретало для меня совершенно конкретный смысл, более того, обозначало ближайшую веху на моем жизненном пути: от их результатов зависела дата нашего отплытия. Я спросил Жмелькова, разрешат ли нам присутствовать на испытаниях. Он посмотрел на меня с удивлением, будто был уверен, что я давно уже исчез, и сказал:
– Конечно.
Но столь неласковый прием не смутил меня, и я еще спросил, что за люди капитан и старпом.
– Нормальные, – сказал Жмельков.
Тратить на ответ мне более одного слова он явно считал лишним.
Откуда-то из глубины судна вылез человек в замызганном комбинезоне, с лицом, перемазанным мазутом, тронул Жмелькова за плечо:
– Пошли-ка, дед, поглядим вспомогач. Чего ты еще от нас хочешь?
Жмельков торопливо кивнул: «Сейчас», быстро написал что-то на наших направлениях и велел идти оформлять пропуска, а завтра явиться на «омик» ровно в восемь, прихватив какую-нибудь робу. Обращаясь к одному Герке, он
