Гришка, да мы тебя будили, будили! Но тебя же не разбудишь!
– Тряхнули бы покрепше!..
Мы уж тут за животы все ухватились, как бы в голос не засмеяться! Гришка-то вокруг своей лошадки бегает и не поймет! Была лошадь гнедая, а тут какая-то пегая перед его носом! Она же лупиться стала! Солнце вылезло! И он тут прям уткнулся в неё!
– Ой! А чья жа эта лошадка, чужая и страшная какая? А лошадка: Иго-го! – Зубы ему оскалила, – мол, – и какая же я табе чужая, Гришаня?! Я жа, подлец ты такой, родная твоя!
Тут Гришка признал её и аж всплакнул!
Конечно, приходилось ему ночами темными ходить. Не всё лежал. И вот раз наш Гришка забрел сам не понял, куда забрел – далеко! Быка искал! А ночь это была, Паша, особая! Она бывает один раз в году, когда папоротник цветёт!
– Пап, это у Гоголя есть, – посмеялся я.
– Ну вот, опять ты про своего Гоголя! – обиделся отец, – Сто раз я табе говорил и говорю – не знаю я тваво Гоголя! И книжек его не читал, и никто и ничего мне не рассказывал…
Отец и раньше рассказывал истории из своего детства, удивительно похожие на истории классика. И каждый раз я пытал его: кто рассказал тебе, где услышал? С годами я удостоверился, что действительно, отец не мог знать произведений Николая Васильевича. Откуда?! Грамоты не знал, Арины Родионовны под боком у него не было, не те времена были. Не до сказов и сказок – лихие времена! А история с пастухом Перетрухиным уж… «очень» оригинальная!
– Пап, пап! – поспешил я. – Рассказывай! Я буду молчать!
– Ага! – легко отошел отец. – И вот в ту ночь, когда папоротник цветёт, Гришка потерял быка и пришел один. Злой и какой-то не такой! Мы к нему:
– Дядя Гришка, где бык, какого ты искал!
Гришка молчал, молчал и вдруг ощепырил свои два зуба и захохотал:
– А я вижу! Он в Каменском яру!
Мы аж все содрогнулись от его хохота!
Я табе рассказывал, как в тридцатых годах я работал на мельнице в хуторе Павловском? Это перед МТС-ом…
– Да… Пап, что-то рассказывал, но про что ты хочешь рассказать?
– Слухай! Мельница стояла в конце Павловского, а жил я вначале Нехаевского. И чтобы попасть домой, надо по мостику было переходить речку. Уже, наверное, месяц ноябрь был, ледок на Тишанке. А там такая гущина! Где мостик! И терин, и верба, и тополь, и грушенки, яблоньки! Место неспокойное! И про энтот мостик дурные слухи ходили! Мол, ведьма там появляется и за мущщинами охотится!
– Как охотится?!
– Да вот так и охотится! Откуда я знаю? Охотится и всё! А молодой! Иду и думаю, да какая ведьма? Сказки какие! Иду! И земелька уже схватилась морозцем. Веточки похрустывают, а тишина-а! Уже ночь, а луна светит вовсю. Ага! То-олько я на энтот мостик – под ноги же смотрю, и чую – что-то не то! Голову поднимаю вот так, а с той стороны тоже на мостик – баба голая…
– Совсем голая что ли?
– Совсем! С длинными седыми волосами. Я, вот веришь, Паша, как говорят, чуть в штаны не наложил! Ноги стали ватными, ну не владею ими! Но всё же как-никак двинусь чуть влево, а она там тоже двигается, только вправо.
