Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура. Илья Виницкий

      В одно сливает мысль моя.

      Кто мной в полете управляет,

      Кто ум на холмы устремляет,

      Кто чувства обуздает власть;

      Какой влияние денницы

      Свершать непреткновенно часть,

      Кто славит в быстроте границы?

      Мой дух высокопарный, смелый,

      Имеет в подвиге пределы,

      Не льзя разплесть всех таинств вервь!

      В себе я образ твой вмещаю,

      Тобой себя я освящаю,

      Но что пред Божеством я? – Червь.

      Когда Тебя постичь дерзаю,

      Разсеюсь в числах – исчезаю

      И горды мысли обращу,

      Святых недоступая трона

      Я Бога в сердце отыщу,

      Средь веры чистой и закона.

      Как разум наш ровнять с Тобою,

      Что постиженья дар с судьбою?

      Что луч высокаго ума?

      Что сила мысли быстротечной

      С премудростью Твоею вечной?

      Как блеск – как лунный свет – как тьма!

      Начально существо, простое,

      Без числ, без мер, одно святое,

      Создавше в чине естество

      Кто может взор Тобой насытить

      Непостижимо Божество?

      Как тайны сметь Твои похитить!

      Пространства Царь без меры сущий,

      Конца, начала не имущий,

      Вина движенья, бытия;

      Кто Хаоса облек ничтожность,

      В великолепие огромность,

      Кто перстом обращает вся.

      Всеместный дух безлетен, вечен,

      Премудр и благ и безконечен;

      От Мира отогнавший тьму.

      С Небес гремящий в гневе строгом,

      Кого нельзя понять уму,

      Кого все величают Богом!

      Дочитали до конца? Обе редакции? Спасибо от имени графа! Согласитесь, коллега, что совсем не плохо. Мне особенно понравилась «физико-теологическая» строфа о миллионах солнц (дань ломоносовской традиции[93]), а также строфа в первой редакции о саде природы, в которой упоминаются «и лев и крот и кит ужасный» (я, кстати сказать, заметил, что Хвостов любил кротов: они у него часто ползают по стихотворениям[94]; но главное – какой широкий космологический диапазон был у Дмитрия Ивановича: не только песчинка и солнца, червь и Бог, но еще и подводные и подземные обитатели!). Ну и, конечно, последняя строфа первой редакции хвостовской оды ни в чем не уступает первой строфе державинской:

      Как же отнесся к хвостовской оде Гаврила Романович? Следуя пылкости своего нрава. Биограф Хвостова писал, что Державин готов был жаловаться царю на Хвостова за «дерзость и литературное ворство», но потом раздумал [Колбасин: 152]. Видимо, Хвостов послал ему свою оду и ждал от него благодарности и похвал. Ответом же стала злая и остроумная эпиграмма «На Самхвалова»: