ни о чем не думать, но бредовые планы так и роились у меня в голове. Я, впрочем, отдавал себе отчет, что даже в таком состоянии я просто не мог ничего поделать. Оставалось одно – надеяться на случай, но и случая не было видно. Что ж, надо было создать его, однако… о каком похищении могла идти речь? Надо было видеть глаза этой женщины – ее взгляд способен был опустить ружья роты солдат и отвернуть в сторону черные жерла пушек. При одном лишь взгляде на нее всякая мысль об обмане исчезала как противоестественная. И то, что приходится ждать нечто, что не имеет никакой возможности случиться, наполняло меня яростью…
Дядя замолчал. Наш кофей, так и не тронутый, совсем остыл.
– Через день мы получили приказ выступать. Нога не слушалась, я уже был не в отчаянии, а какое-то ледяное равнодушие сковывало меня… Через два месяца я уже находился в Петербурге и посмеивался над своим нечаянным сумасшествием.
Мы все помолчали, впечатленные услышанным и произнесенным. Что́ выпадет на нашу долю? Будет ли у нас прекрасная принцесса, ночи, полные тайны, и мужественные шрамы, известные лишь посвященным?
– А что́ же мой отец? – спросил Неврев. – Вы упоминали что-то о какой-то услуге, оказанной им.
– Да-да, – печально сказал дядя, – простите, я увлекся. Ведь тот артиллерийский капитан, указавший мне дорогу к усадьбе Радовских, и был ваш батюшка.
– Но, дядя! – воскликнул я, кое-что припомнив. – Ведь у этой истории есть продолжение, не правда ли?
– Есть продолжение, но нет конца, – промолвил он. – Однако об этом в другой раз.
Его заметно расстроили воспоминания, и он предоставил нас самим себе. Когда он поднялся и зашагал к двери, я посмотрел на его твердо ступающие ноги и подумал, какая же из них несет на себе узор французской картечи и клыков безродного пса, сокрытый бежевыми немного старомодными панталонами. Не знаю почему, я так и не спросил об этом.
В воздух прокралось ощущение осени. Мимолетные ее запахи, которые исчезают прежде, чем дашь им определение, появились в нем. Публика потянулась в город: общество неторопливо влезало в чиновный сюртук, скроенный отцом и пошитый дочерью, с золотыми пуговицами куполов и со стоячим воротником Дворцовой площади. У нас ведь издавна повелось так: даже если и не служишь, всё равно находишься на службе.
Сероватое однообразие Адмиралтейского бульвара расцветили нарядные туалеты собранных дам. Разглядывая афишную тумбу, я поджидал Неврева, который в тот день раньше меня прибыл в город. В Петербург приехала Тальони, и мы непременно решили увидать премьеру.
Напротив тумбы, на скамье, расположился невысокий старичок в ветхом мундире итальянского моряка, длинные седые волосы свободно падали ему на плечи, старческие мутные глаза глядели добро и виновато, тонкие губы были тронуты извинительной улыбкой. Вокруг себя разложил он стопки цветной бумаги и ножницами вырезывал из нее профили прохожих. Когда
