Ты о чем, Аркадий? – Синицкий вдруг вспомнил про коньяк.
– Ты извини, Леня, мы с Ларисой сорвались вчера пораньше, я знал, что никого не будет, а приходим – ты был. Ты уж прости, дорогой, но коньячок-то мы твой выпили, так хорошо пошел.
– Да ладно, ничего страшного. – Синицкий улыбнулся и поспешил к себе.
В обед Валя подошел к Надеждиному столу.
– Черт, какая петрушка получается. Там еще никак не разобрались, так еще вот с Леной такое. Хорошо хоть милиция не шастает.
– Милиция, наверное, в больнице расспрашивать будет, а мы теперь, Валя, так и не узнаем, что же там в щитовой было, закрыта была дверь или открыта.
– Да, вот прямо перед глазами стоит: я вошел, у меня-то дверь открыта была и ключ в дверях, а он там удавленный петлей и узел на боку в шею врезался.
– Узел, говоришь? – Надежда что-то соображала. – А ты помнишь, какой узел был? Ну, как бы ты стал петлю вязать, если бы вешаться собрался?
– Типун тебе на язык! Зачем это?
– Давай, вяжи, вот попробуй на этом шпагате. Я бы сама попыталась, да мы узлы по-другому вяжем.
– Да уж вы, бабы, вечно норовите все на бантик завязать. Вот, смотри. Сначала делаешь маленькую петельку, вот так перекидываешь, а потом вот сюда продергиваешь.
– И там такой же узел был, в эту же сторону?
– Да, там веревка потолще была, узел сбоку, но точно такой же, а что?
– А то, что Никандров был левша, а когда в школу пошел, его быстро в правшу переделали, ручку в правую руку – и вперед! Это сейчас с левшами возятся, считается, что они талантливые, а раньше всех под одну гребенку. И он мне сам говорил, что правой рукой он только ест и пишет, а все остальное делает машинально, как будто левая рука у него главная. Значит, как бы он этот узел завязал?
Валя попробовал так и этак, потом покачал головой:
– Нет, я точно помню, такой был узел, как в первый раз. Это что же получается, а, Надежда?
– Не знаю, Валя, страшно мне.
Услышав от своей секретарши о Лениной смерти, Синицкий едва устоял на ногах. Кое-как дойдя до своего кабинета, он заперся изнутри, трясущимися руками достал из своего стола бутылку коньяку и стакан, кое-как налил, выпил, расплескав половину и совершенно не чувствуя вкуса. Состояние было такое, будто его ударили кувалдой в солнечное сплетение. Он распахнул окно, но воздуха все равно не хватало. Тогда он надел пальто, с трудом застегнулся и торопливо вышел из кабинета, чуть не бегом по коридору (кто-то его удивленно окликал, но он только отмахивался – потом, потом!) – через проходную – на улицу. Он долго шел куда-то, не разбирая дороги. Что гнало его? Раскаяние? Горе? Он понял со стыдом, что это страх.
Сущенко! Вот кто опасен. И баба его. Они моментально все вычислят, сложат два и два. Они сразу сообразят, что он с Ленкой вчера на квартире встречался и коньяк пил. И пойдут всем трепаться, баба, Лариска-то, – это уж точно! А как до всех
