звуках ее голоса его пробрал озноб. Его охватило желание ворваться в комнату, зажечь свет, крикнуть, но он себя удержал. «Подожди», – сказал он себе с какой-то злобной радостью и остался смотреть. Потом присел в стороне от окна, привалившись спиной к стенке домика. Потаенная жизнь комнаты повергла его в оцепенение.
Неподвижная остроконечная бахрома черешни почти касалась его головы. Букет, напитанный отрешенным светом, лежал на выщербленной опалубке, трещины, извилисто бежавшие от стены к сухой земле, казались реками географической карты. Воздух едва ощутимо стал набирать прохладу и передавал ее вещам. В промежутках листвы поблескивали жирные, как ягоды, звезды – одни голубоватые, другие – золотистые.
Через некоторое время он привстал и снова стал смотреть в комнату. «Для чего я здесь стою?» – думал он, но не мог сделать ни шагу прочь. «Я ухожу», – решал он, и стоял, будто приколоченный, и не мог оторваться от этого зрелища. Вдруг нестерпимо захотелось смеяться, и ему пришлось сдерживаться, чтобы себя не выдать – так велико было это глупое желание.
Пол комнаты прозвучал шагами: парень курил, стоя у самого окна.
– Не бросай туда, хозяйка ругаться будет.
И тут же в квадрат пепельной почвы упал окурок, и его кончик алел в темноте остроконечным угольком.
Ее голос – уже открытый, как бы пришедший в себя, но хранящий еще благодарность и удовлетворение – снова полоснул его, как бритва. Он как будто спустился еще на одну ступеньку. Таким голосом она никогда с ним не разговаривала. Она была бесконечно серьезна.
Тот, другой, поставил ногу на подоконник – видно, собирался вылезти, чтобы поднять окурок.
Он перестал дышать и уставил взор в окурок, еще исходивший дымом.
– Потом поднимешь, – сказала она глуховато. – Иди сюда.
Парень отошел от окна в глубь комнаты.
Стало по-настоящему холодно, однако он совсем этого не ощущал. Рассеянный свет зари понемногу являлся в воздухе, разбавляя чистый мрак неба. Кое-где сгустками на нем возникали сероватые пятна кучевых облаков и как будто промокали чернильную тьму.
Он поднялся на ноги. Суставы ныли и не слушались от долгого сидения в неудобном положении.
В начале четвертого открылась дверь, показался парень, постоял секунду, притворил ее и направился к калитке. На нем была майка, шорты и кроссовки на ногах. Едва выйдя за забор, он торопливо пересек узкую полосу асфальта и надолго остановился у молодой сломанной акации. Приезжий смотрел ему в спину без всякой мысли, до тех пор пока ее светлое пятно не растворилось в блекнущей темноте переулка.
В конце концов он тоже вышел из двора и зашагал не спеша вниз по улице к морю. Смеяться больше не хотелось, а хотелось идти, переставлять ноги и хотелось, чтобы дорога не кончалась. Две пегие кошки, сидевшие на асфальте, испуганно замерли на несколько мгновений и бросились в разные стороны.
Все вокруг теперь казалось
