стороны брак с такой «опытной» женщиной, как Настасья Филипповна возможен только как сделка, где выгода на его стороне. Он самоуверенно закрепляет за собой, переводит на свой счет все опорные пункты пантомимически разыгранных, недиалогических высказываний обоих: «последнее слово», «полная свобода решения», «мое слово за мной», «я ведь не отказываюсь».
Принеся в кабинет генерала не подарок от невесты, а выданную в залог заключения контракта расписку, Ганя мог бы и не просить Аглаю, генеральскую дочь: «Скажите мне только: разорви всё, и я всё порву сегодня же», и иного ответа, как: «Я в торги не вступаю», – от нее он получить не мог. Осознание того, что он проиграл в торгах, повергает Ганю в злобное отчаяние. Прийдя домой, он швыряет портрет в угол; вырвав портрет из сестриных рук, небрежно перекидывает его на стол, оборвав объяснения с домашними.
Экфразис «портрет НФ в руках у Гани» показывает его человеком амбициозным и не умеющим оградить себя от оскорблений со стороны тех, кого он же и презирает. Настасья Филипповна, сразу разгадавшая за его матримониальными расчетами корыстолюбие, не считает Ганю даже особым «злодеем», а лишь издевательски смеется над его нетерпеливым неумением торговаться (143). А Мышкин, став свидетелем безобразных сцен, разыгравшихся сперва вокруг подаренного портрета, а затем – вокруг самой дарительницы, преисполняется к Гане чувством жалости и говорит ему: «Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать…. теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только слабый очень и нисколько не оригинальный» (104). Этот обидный для самолюбия Гани вывод будет далее развернут в пространное метапо-этическое рассуждение с намеренными тавтологическими повторами о «людях, которых обыкновенно называют "обыкновенным большинством"» (383), и эти же слова с утрированным злорадством бросит в лицо Гане больной, уже почти умирающий Ипполит. В Гане нет ни настойчивости, ни одержимости сильными страстями. Не умея понимать себя, он не умеет видеть других и задумываться о том, как другие видят и понимают его. Он не психолог, не физиогномист, и проникновенные прочтения почерков, портретов и индивидуальных черт характера ему недоступны. В эпизоде, где Настасья Филипповна, безжалостно пародируя мелодраматические эпизоды из Дамы с Камелиями, изображает из себя «бесстыдницу», которая «из одной похвальбы, что миллион и княжество растоптала, в трущобы идет», Ганя оказывается не в силах ни дать отпор Рогожину, перекупившему у него Настасью Филипповну, ни благородным образом покинуть гостиную, превратившуюся уже и не в театральные подмостки, а в помост аукциона. «Со шляпой в руке…. он стоял молча и всё еще как бы оторваться не мог от развивавшейся перед ним картины» (143). Он и в обморок падает не сраженный отказом от невесты, а сломленный испытанием, когда Настасья Филипповна бросает в огонь рогожинские сто тысяч. Но Настасья Филипповна перетолковывает
