тюремщиков «томильцами», камеру свою – «кандейкой», постель – «храпилищем», приносимую еду – «тошняком», бадью для нечистот – «ксюшей».
Самое любопытное, что все эти особые тюремные слова ему пришлось придумывать самому, поскольку перенять их было не у кого: грозного Платона Кречета поместили в одиночку. Единственным источником света здесь было круглое окошко (а по правде сказать – дыра) под самым потолком. Через дыру можно было узнавать смену дня и ночи и отмечать царапинами на стенах, но стены были уже давно исцарапаны прежними узниками.
Никто его здесь не допрашивал, не пытал и не мучил – с ним и так было всё понятно. То ли Патифон Финадеевич измышлял, да всё не мог никак измыслить для него подходящую кару, то ли надеялся в грядущей войне обменять кесарского шпиона на какого-нибудь попавшего в плен ерусланского воеводу. Всякая душа – потёмки, а царская в особенности.
Днём в кандейке было нестерпимо жарко, ночью – нестерпимо же холодно. Томильщик Водолага притащил ему тулуп – или из жалости, или велено ему было беречь заключённого до казни.
Вернее – последнее, поскольку никакой жалости у Водолаги не было отродясь. Принося миску с тошняком, томильщик норовил опрокинуть её на пол, но гордый Лука с полу ничего не поднимал, а уморить его голодом не было приказа.
Ещё Водолага любил рассказывать Луке о разных способах казни, практикуемых в Еруслании, – с мельчайшими подробностями, не торопясь. Он был томильщик потомственный – предок его заступил на почётную вахту в башне со дня её основания. Особенно гордился Водолага тем, что именно его пращур придумал украсить ворота тюрьмы словами, ставшими на много лет наставлением для всех томильщиков:
– Нынче разве казни! – говорил томильщик, развалившись на храпилище. – Вот раньше были казни так казни! Старики рассказывали: вынесут на тюремный двор длинный стол, покроют его зелёным сукном, поставят графин с водой…
– И что же тут страшного? – спрашивал Радищев. Он рад был и таким разговорам.
– Да как же не страшно-то! – удивлялся Водолага. – Одни названия казней чего стоят! Вчуже мороз по коже идёт!
– И что же это за казни, добрый Водолага?
– А казни в те лютые времена были вот какие. Одному назначали простой выговор, другому – строгий, да ещё с занесением, третьему – вот где ужас! – ставили на вид, четвёртого исключали без права поступления, пятого лишали тринадцатой зарплаты, шестому выносили общественное порицание, седьмого бросали на низовку, восьмого отправляли в вынужденный отпуск с последующим увольнением…
– Разве может отпуск быть казнью? – не верил Лука. – А где же были дыба, кол, колесо, плаха с топором, виселица?
– Их потом уже придумали, когда нравы смягчились…
– А те-то, прежние, как осуществлялись? – любопытствовал узник.
– Этого сказать не могу, – сокрушался томильщик. – Сколько я прадеда своего ни расспрашивал
