не вижу Олафа Андварафорса?
Я тоже потерял терпение.
– Вы хотите опознать труп? Так я вас понимаю?
– Опознать… Узнать?
– Да! Узнать!
– Хочу. Хочу видеть.
– Как вы можете его узнать, – сказал я, – если вы не знаете его в лицо?
– Какое лицо? – заорал Луарвик. – Зачем лицо? Я хочу видеть, что это не есть Олаф Андварафорс, что это есть другой!
– Почему вы думаете, что это – другой? – быстро спросил я.
– Почему вы думаете, что это Олаф Андварафорс? – возразил он.
Мы уставились друг на друга. Я был вынужден признать, что этот странный человек в известном смысле прав. Я не мог бы присягнуть, что викинг со свернутой шеей наверху – это тот самый Олаф Андварафорс, которого ищет Луарвик Л. Луарвик. Это мог быть не тот Олаф Андварафорс, и это мог быть вообще не Олаф Андварафорс. С другой стороны, я не понимал, какой толк показывать труп человеку, который не знает Олафа в лицо. В лицо… А действительно, почему обязательно – в лицо? Может быть, он должен был узнать его по одежде, или по какому-нибудь там перстню… или, скажем, по татуировке…
В дверь постучали, и голос Кайсы пропищал: «Одеваться, пожалуйста…» Я открыл дверь и принял у Кайсы высушенный и выглаженный костюм незнакомца.
– Одевайтесь, – сказал я, положив костюм на постель.
Потом я встал к окну и принялся смотреть на зубчатую скалу Погибшего Альпиниста, уже озаренную розовым светом восходящего солнца, на бледное пятно луны, на чистую синеву неба. За спиной у меня раздавалось шипение, шуршание, невнятное бормотание, почему-то двигали стулом: по-видимому, это нелегкое дело – одеваться при помощи одной руки и при таком косоглазии вдобавок. Дважды меня так и подмывало повернуться и предложить помощь, но я сдерживался. Потом Луарвик сказал: «Я одел».
Я обернулся. Я удивился. Я очень удивился, но тут же вспомнил, что этот человек пережил ночью, и перестал удивляться. Я подошел к нему, поправил и застегнул воротник, перестегнул пуговицы на пиджаке и пододвинул ему ногой шлепанцы хозяина. Пока я все это делал, он покорно стоял, отставив единственную руку. Пустой правый рукав я засунул ему в карман. Он посмотрел на шлепанцы и сказал с сомнением:
– Это не мое. У меня не так.
– Ваши туфли еще не высохли, – сказал я. – Обувайте это, и пошли.
Можно было подумать, что он никогда в жизни не имел дело со шлепанцами. Дважды он с размаху попытался загнать в шлепанцы ноги и дважды промахивался, каждый раз теряя при этом равновесие. У него вообще было неважно с равновесием – видно, ему здорово досталось, и он далеко еще не пришел в себя. Я его хорошо понимал: со мной тоже бывало такое…
Наверное, все это время какая-то машинка неслышно крутилась у меня в подсознании, потому что меня вдруг осенила на мгновение дивная мысль: что если Олаф – не Олаф, а Хинкус… А Хинкус – не Хинкус, а Олаф, и послал он телеграмму, чтобы вызвать вот этого странного человечка. Но от перестановки имен ничего в конечном итоге не прояснилось, и я выбросил эту мысль из головы.
Рука об руку мы
