застав нас по возвращении за этим занятием. Она тут же заявила, что её брат, ни много ни мало, а самая настоящая дикая обезьяна, что он оскорбил нас, и больше я его никогда не видела. по
Вскоре весь монастырь узнал о моём приключении, за моей спиной постоянно шептались, на меня косо смотрели, посмеивались при виде меня. Меня это мало беспокоило, лишь бы только этот шёпот не дошёл до пансионерок. Я была уверена в скромности и умении хранить тайну моими очаровательными сёстрами из монастыря, но не питала никаких иллюзий в отношении монахинь, этих сестёр-уродин. Эти страшилы, уже уверовавшие в то, что у них никогда не будет возможности согрешить, кричали на каждом углу о скандале, вначале тихо, затем уже громко, да так пронзительно, что вскоре о нём стало известно всем. И если вначале я смеялась над распускаемыми обо мне слухами, то теперь уже испугалась. У меня были для этого основания, так как матери послушниц тайно собрали совет, чтобы обсудить между собой то, как я имела наглость позволить ласкать мужчине соски своих грудей, что в глазах этих старых мумий, соски которых годились только на то, чтобы забросить их вместе с их тощими грудями на плечо, являлось непростительным преступлением. Совет матерей монастыря счёл мой проступок серьёзным, и любая другая, кроме меня, должна была бы быть отчислена немедленно. Ах, Боже мой, как же я сама я этого желала! Но меня решили оставить, решив, что теперь у меня нет выбора, и я просто обязана постричься в монахини. Моя мать с этим безропотно согласилась. Я предвидела такой результат, и потому заперлась в своей комнате, так что общество косных мамаш и сестёр-монашек было вынуждено взламывать её, чтобы провести церемонию. Когда им это удалось и они ворвались в мою комнату, я не мешкая укусила одну из них, исцарапала другую, пнула ногой третью, разорвала им нагрудники, сорвала белоснежные чепчики, и защита моя была столь действенной и яростной, что мои противницы отказались от своего замысла. Стыдно кому сказать, но шесть матерей не смогли укротить молоденькую девушку, ибо я сражалась аки львица в тот момент.
Бешенство, охватившее меня во время моей защитной операции, равно как и её успех, окрыли меня, ввергнув в состояние эйфории. Но вскоре воодушевление уступил место отчаянию, и я заплакала.
Как я смогу вновь появиться в монастыре? – спрашивала я себя, – надо мной же все будут смеяться, все отвернутся от меня. Ах! Я покрыта печатью бесчестья!
Я хотела пойти найти мою мать, ведь, хотя она и имела основания меня порицать и даже проклинать, но ведь она меня родила, а значит, возможно, и сможет простить. Один мальчик мне поласкал… Ну и что… Итак, в чём состоит моё великое преступление? Что я на это согласилась…? Таким образом я рассуждала. Да, мне нужно найти мою мать. С этим намерением я встала со своей постели, и сделала шаг, чтобы открыть дверь, как вдруг что-то упало мне прямо под ноги, я споткнулась и упала.
