поступки бешены – и следствием всего стала его гибель. Юношеская пьеса – своеобразный пролог к литературной стезе. Сочинение, не могущее оскорбить чувства честнейшей нравственности. И что? Он подал своё сочинение в цензуру. Пришёл через неделю к цензору – сочинение признали безнравственным, бесчестящим университет, а автору указали, что о нём отныне будут ежемесячно подаваться особые донесения… Отголосок потрясений, вызванных всё ещё памятной отправкой в солдаты студента Полежаева за вполне безобидную поэму «Сашка». Или совсем недавней расправой со студентом Сунгуровым, организовавшим в университете революционный кружок и обвинённым в расположении ума, готового прилепиться к мнениям, противным государственному порядку.
Каково это?
Он так надеялся на вырученный гонорар – откупиться от казны, жить на квартире, прилично одеться, но все его блестящие мечты обратились в противную действительность, горькую и бедственную. Конечно, он мог бы при деньгах завести хорошие знакомства, но в форменной одежде, кроме как в аудитории, нигде появиться нельзя – в Москве форма казённого кошта в крайнем пренебрежении. Для молодого человека хороший фрачный или сюртучный костюм – визитная карточка в высший свет. Лестная, сладостная мечта о приобретении известности, об освобождении от казённого кошта лишь усугубили его горести.
С лета 1830 года в университете воцарился новый инспектор. До окончания вакации и начала открытия лекций инспектор не делал никаких распоряжений. Распоряжения последовали с началом открытия нового учебного года. К тому времени Виссарион, отдохнув в имении родителей в Чембаре, вернулся в Москву, полный новых устремлений и готовый к переменам.
В номерах столы и кровати прежде были вместе, что давало возможность заниматься и спать в одном и том же месте. Это имело определённую выгоду – можно было иногда и полежать, коль надоедало сидеть, и каждый из студенческой братии имел свой особенный уголок.
Щепкин – так звали нового инспектора – первым своим нововведением перенёс кровати в другую половину этажа. Если раньше в номере жили не больше десятка человек, то теперь – по пятнадцать, семнадцать, а то и девятнадцать. Ну как при таком столпотворении заниматься делом? Теснота, толкотня, крик, шум, споры – один играет на гитаре, второй на скрипке, третий вслух декламирует.
До сих пор Виссарион о боли в спине и пояснице понятия не имел. Теперь, отсидев шесть часов кряду на лекциях, должно и всё остальное время вертеться на стуле. А как ударят часы десять – только тогда и должно идти через четыре длинных коридора в общую спальню на те же пятнадцать-девятнадцать человек. А поутру, коль позабудешь взять с собою полотенце, мыло или ещё что подобное – опять два раза шагать по бесконечной цепи коридоров. Да и кормить стали хуже некуда. При повальной холере в Москве выжить при таком питании становилось мало реальным. Невозможно стало уже исчислять все «прелести» казённого кошта.
