взялся за корректуру «Магдалины» – французский подлинник нашумевшего романа. Сдружился с рядом московских семей, в том числе с семейством университетского приятеля из вольных студентов Петрова, где его всегда с радушием принимали, отдавая дань его уму, образованности и благородству. Через Петровых познакомился с помещиком Зыковым, где также был хорошо принят и обласкан. В доме Зыкова всегда много барышень, чему он был весьма доволен – пил с барышнями шампанское и наливку, много танцевал, ужинал, волочился и куртизанил, насколько мог…
Московский свет выгодно отличался от чембарского некоей простотой, большею свободой в обращении и отсутствием глупых церемоний, как-то: подхождения к руке и прочего этикета. Конфузиться, как было прежде, ему уже не пристало – он научился ценить достоинства и наслаждаться удовольствиями. Особенно его умиляли барышни – какая это была разница в сравнении с чембарскими и пензенскими девицами!
Недавний горький осадок об университетском происшествии постепенно стал сглаживаться и забываться. Виссарион снова много гулял по Москве, обзаводился новыми связями и знакомствами. Както после шумного вечера с весёлыми танцами и бурными возлияниями в доме Зыкова, возвращаясь с приятелем Петровым домой, он остановился на набережной у Кремля и, вскинув руки, воскликнул:
– О, Москва, Москва! Как же я люблю тебя! Жить и умереть в тебе, белокаменная, есть верх моих желаний. Друг мой, – признался он Петрову, – расстаться с Москвою для меня всё равно что расстаться с раем. Если я и попаду в эту проклятую Белоруссию, то прослужу в ней год, много, много два, а там – в Москву, в любезную Москву.
Наконец пришли бумаги от Карташевского. Бумаги оказались где-то затеряны, потом он их нашёл и прислал к Надеждину как раз на Фомину неделю. За долгое ожидание и терпение через родственника своего Аксакова попечителем было предложено место даже лучшее от того, которое было прошено прежде.
Но Белинскому расставаться с Москвой не хотелось уже ни за какие коврижки в мире. К тому времени он обзавёлся здесь собственной квартирой, вернее сказать, отдельной комнатой, за которую, вместе со столом и чаем, платил сорок рублей ассигнациями. Имел он к тому две кондиции – приготовлял из словесности к поступлению в университет двух молодых людей. С первой кондиции он получал сорок рублей в месяц, со второй – по три ассигнации за урок. Эти-то кондиции и дали ему возможность снять квартиру.
Жил теперь он на Тверской улице – почти напротив дома генерал-губернатора, в мезонине, составляющем третий этаж огромного владения Варьгина. Полученный из дома перевод на двести рублей позволил обзавестись необходимой мебелью, как-то: кроватью, столом, постелью, стульями, ширмами, книгами и прочими мелочами. Несмотря на расчётливость, умеренность и экономию, денег хватало лишь на то, чтобы сводить концы с концами.
Отказавшись от места в Белоруссии, Виссарион пробовал было определиться к месту в Москве.
