губами и выедает.
Она свободно перемахивает ограды из колючей проволоки, рассчитанные на сторожевых псов.
Однажды она попала в яму, вырытую экскаватором, и её вытаскивали «Беларусью».
Потом Ванька умер.
И Манька покончила с собой, бросившись на трансформаторную будку.
29 января
Он, она, оно
Когда к литературе начинают относиться без шутливости, скрытого пренебрежения, досады, – она, как всякая женщина, вступает с вами в законные отношения и абсолютно охладевает.
Поэзия, вертихвостка, предпочитает юных блондинов, рыжих не любит, брюнетов долго и мучительно водит на поводке. Иногда присаживается на ручку кресла какого-то серьёзного человека и рассеянно, часто – смертельно, целует его в лоб.
Проза ворчлива, с утра гремит сковородками, стирает, бежит по магазинам. Иногда, один раз в неделю – конкретно в пятницу вечером, – примет контрастный душ, подовьётся, подмажется, и тогда с нею можно хоть куда: хоть в филармонию, хоть на край света.
Драматургия – это иностранка. Видно, что женщина красивая и сложная, но разобрать, чем она интересна, так же невозможно, как умом понять Россию.
Критика аморальна, по ночам скачет и развлекается, спит до четырёх, после чего перекусывает ворованными бутербродами и с тоской вспоминает своих деревенских родителей: оба они престарелые алкоголики с железным здоровьем.
Театр – мужчина, часто принимаемый за даму. Соответственно и привычки его в закатывании глаз, в частых поцелуйчиках, в сплетнях как бы располагают к лёгкой победе, а – нет, вдруг пожатье становится стальным, взгляд безжалостным, а приговор – окончательным.
Вишня – женщина двадцати восьми лет, вкусная до чрезвычайности.
Слива – шатенка, чуть горчит, при поцелуе тает во рту.
Арбуз – чиновник с Юга, полный дурак.
30 января
Гладиатор
Тебе сразу не понравился этот защитник. Сколько ты встречал таких за двенадцать лет. И всегда старался уйти на другой край, к центру поля, даже замениться с полузащитой, только бы не видеть пустых, радостных глаз. Такая пустота появляется от тренерской установки: «Ты его не пустишь, понял? Ты его выключишь. Ты ему не дашь». И он не даёт. Он думает, что ему разрешено убить, но не дать. Он бьёт по ногам, а потом стоит над тобой, прижав руки к груди, и плачет от сострадания. Но глаза у него при этом го-ордые.
Ты всегда боялся таких вот игр, которые ничего не решают. В такой игре твоя душа, скажем так, вдруг покидает твоё тело и начинает следить за всем сверху, как бы в скрещении сотен прожекторов. «Сегодня обойдёшься без меня», – бросает свысока твоя душа твоему телу. Тело послушно совершает рывки, прыгает, бьёт по воротам, но существует разрозненность в движениях: чуть-чуть не дотягиваешься, немного рвёшь траву при ударе, не попадаешь, не успеваешь. И не дай Бог в такой игре встретить шалые глаза.
Он
