ты решаешь, что надо быть сильным, ты уже слаб.
Жизнь – это канонизация случайностей.
А ведь у меня были предки, жившие в одно время с Цезарем.
Мы удивляемся, глядя на океанские корабли, но почему-то не удивляемся, глядя на океан.
Все мы негодяи. Вопрос лишь в том, кто из нас тяготится этим обстоятельством.
На горе, где живет лев, шакалы любят льва с другой горы.
Ты можешь быть богоборцем, но у тебя заболел зуб и ты – говно.
Чем меньше пишешь про себя, тем больше получается о себе.
Сейчас мы участвуем в одном из колоссальных исторических экспериментов – может ли у народа отрасти отрезанная голова?
Почему карты предпочитают шахматам? Потому что они больше похожи на жизнь.
Можно наширяться, накиряться на всю жизнь. Но всегда наступает время разговора с возницей.
Может быть, какое-то говно и напоминает розу, но как быть с запахом?
Полная наивность подозрительна.
Излишняя опытность омерзительна.
Руки должны начать работать раньше, чем прикажет голова. Голова прикажет не работать.
Надо уважать любую бумагу и писать на ней вкрадчиво, ласково.
Если бы некоторые люди знали, как они смешны, они тут же умерли бы от огорчения.
Бумага должна быть не так плоха, чтобы ею пренебречь. И не так хороша, чтобы пожалеть испачкать ее чернилами.
Голодание учит труду.
Можно, конечно, оттянуться, можно расслабиться, но не до такой же степени, чтобы прийти без приглашения на переночевать, а потом дрыхнуть в проходной комнате до трех часов на глазах ненавидящих за это, шипящих и неслышных хозяев.
Всем хороша ранняя весна, только в зеркало страшно посмотреть.
Обычно эпоха не признает писателя, а потом эпоху изучают по его книгам. Но иногда писатель бывает зол на эпоху.
Как приятно смотреть на ржавые крыши и как омерзителен грязный двор.
Ничего в жизни не знаешь подробней, чем свои руки.
Мы тоскуем не из-за грубости, а из-за глупости мира.
Россия – страна последнего шанса, последнего патрона.
Почему-то считается, что к правде надо идти с гордо поднятой головой и с факелом в руке. А зло в это время будет якобы исчезать и разбегаться. На самом деле добро и зло ведут друг с другом позиционную войну с глубокими фланговыми обходами, с неожиданными жертвами, с умом, наконец!
Лермонтов так же отличается от Пушкина, как горная или морская прохлада от кондиционера.
Ленинградские похороны – некому гроб поднять.
Будущее накатывает сразу, сию секунду. Обваливается в мемориал настоящее, став прошлым, и тут
