и его жизнь и жизнь страны: он решился.
Пугачевские дети
– И чьи же вы дети? – спросил Гаврила Ромыныч. – Уж не пугачевские ли?
– Пугачевские! – дружно грянули бывшие в тот момент на Пушкинской площади неформалы.
«Москва майская»
1. Вуокса
Если ехать из Питера на электричке, то после Судаковского озера вскоре, уже в черте города Приозерска (б. Корела – кому-то не понравилось это древнерусское название) можно увидеть среди темных глянцевых вод реки Вуоксы небольшую крепостцу с валом земли, двухметровыми стенами и башней.
Площадь крепости метров сто на пятьдесят, полгектара. А башня знаменита тем, что в ней содержались две жены Емельяна Пугачева, Софья и Устинья с детьми Софьи Дмитриевны и Емельяна Ивановича Трофимом, Аграфеной и Христиной.
Почему они выжили? Где потомки детей Пугачева?
Эти вопросы можно задать в Интернет: там на все вопросы есть моментальные ответы. Но мне не нравятся такие бойкие подсказчики. Мне любо самому всё сцепить-расцепить в своей головке, радующей меня седьмой десяток лет.
Смело режет она против течения.
2. Озера
Без озер Карелия не существует. Без озер Карелия – край болот и бурелома.
Выбраться отсюда можно только по Вуоксе – системе озер, соединяющих Ладогу с Финляндией и Финским заливом.
Но это пути рыбаков и охотников.
Жены Пугачева, переселенные с Яика (кстати, известно ли вам, что единственная река в истории, переименованная указом как раз и был несчастный Яик? Как же надо было перепугать немецкую мадам, чтобы она обоссалась? Это еще раз, кстати, говорит и о действительных размерах великого национального восстания Е.И.Пугачева, сведенного в дальнейшем усилиями историков и А.С.Пушкина до случайных стычек в оренбургских степях. Нет, уважаемый А.С., Екатерина Крым чистила железной рукой, Кубань огнем выжигала – что ей оренбургские казачки? На ладонь положить – другой прихлопнуть. А была там русская революция, чудом не захлестнувшая страну. И были караваны виселиц на плотах по матушке, по Волге. И как бы не пели последыши палачей о зверствах Гражданской войны – караваны виселиц всегда будут плыть в русской памяти. Как и горящие села ведической веры) страшно были напуганы Карелией. Тем паче, что жить им пришлось в холодной каменной башне и ждать при этом каждую минуту усекновения главы, поскольку порядки 18 века им были хорошо известны.
Но Екатерина их пожалела – гнев и страх схлынули. Снова «всё стало вокруг голубым и зеленым» – зачем помнить четвертование Пугача?
Да и Европе в лице адресатов из Франции можно предъявить гуманное отношение к сволочи.
Так жены Пугачева стали привыкать быть живыми. Но хирели на глазах. Хотя через год-два уже поселились в избах с русскими печами, уже местные сержанты и жены их от скуки жизни расспрашивали о бунтовщике. Уже и Устинья, молодая вдова, увлекла караульного сержанта, и не его одного.
За нею тянулся шлейф легенды.
Даже царственная шлюха пожелала взглянуть на нее. Для чего?
Надо быть царедворцем, чтобы понять причину: хотела сравнить. Достойна ли Устинья славы первой леди? Ведь тоже – не легитимная. Это, кстати, говорит о страшном неудобстве, мешающем шалаве наслаждаться жизнью – должна быть всегда и во всем выше всех.
Вот и этой – выше.
Здесь царедворец должен был крепко задуматься, прежде чем представить Устинью под царские очи. Он должен был так истомить ее, чтобы глаза и волосы стали тусклыми. И так раскормить, чтобы щеки торчали. И приодеть крикливо, и напугать до смерти, хотя – куда уж больше.
И стерва усмехнулась тонко: не соперница. Но и жизнь себе и Софии с детьми сохранила Устинья благодаря ловкой проводке царедворца, который старался только в свой карман, а получилось – для Родины.
Вот послушайте.
3. Пожар
Самые чудные фигуры выскакивают при свержении.
Вчера он хозяйственное право никому не нужное читал факультативно, а сегодня то же хозяйственное право толпе расцвечивает. А толпа состоит из полутора тысяч потенциальных Рокфеллеров и жадно ловит обещания и сыта ими.
И фамилии при свержении какие-то скользкие, в привычной жизни мало употребимые: Собчак, Шахрай, Ёлкин-Палкин. Или вот еще: Бурбулис. Сто лет проживешь и ни разу такого не встретишь.
Но не навсегда такие.
Навсегда – невозможно, ни один не вытерпит. А лет на пять-семь – и Робеспьер с Маратом сгодятся, чтобы мозги прополоскались, и даже
