берегу.
Бабам в игрищах не бывать. Преступившим батогов до десятка. Коль муж возьмет на себя и ему двадцать.
Деток-сирот брать обчеством и казной.
Францию исключить с карт и посольств.
Прелесть ее пресечь Польшей.
Старикам впредь говорить тихо, не скакать, не блудить с девками.
Ввести для почета орден Разина с мечами и каменьями. Вручать за отвагу.
За сим
Емельян Пугачев
всех городов и весей царь
Имя Санктъ-Питерсбурху станет Перунгород.
Старухам милостыню давать из казны. По протянутой руке пять плетей.
Железо печь, медь лить, порох дымный упаривать. Из казны.
Бабам место в праздники впереди семьи.
Аляску беречь и преумножать.
Рыбу солить, в бочках везти в Москву. За беззаконный лов рубить правую руку.
Которые казаки отгуляли, тех в монастыри. Монахам пилить дрова.
Девкам грамоты не давать.
Сибирский тракт мостить листвяком. В топких местах стоймя.
Деткам щей горшок сей же час, как сомлеют. Из казны.
За иностранны речи сечь.
Самару готовить в столицы.
Фамилии Путин, Медведев, Кудрин пресечь. Ежели встреть Чебайса – без суда.
За шум на восходе и закате сечь. За крик ночами ноздри рвать.
Ордена Разина с мечами и каменьями награду заслужил оружейник Калашников.
За сим
Емельян Пугачев
всех городов и весей царь
Чекист Думбадзе
Председатель губернской коллегии ВЧК Алексей Думбадзе, 23 лет, с узким, худым лицом, в длинной шинели и в фуражке полувоенного образца – под Дзержинского, у которого он работал в Москве, знал о своей популярности в этом городе. И нельзя сказать, чтобы она ему льстила. Прошли те времена, когда он испытывал упоение при виде испуганных взглядов, задернутых занавесок, когда люди подразделялись на тех, кто уличен и кто еще не уличен, когда он подозревал даже квартирную хозяйку и прятал под подушку наган. Жить стало легче и сложнее. Легче потому, что люди стали понятнее. Он научился с двух-трех слов, по взгляду определять человека. Были и другие признаки: руки, походка, манеры, но к ним он теперь относился осторожнее. Жить стало легче и потому, что он сбросил ежеминутное ожидание опасности, от которого на допросах впадал в истерику, от которого не мог избавиться и во сне. Сейчас он знал, что это был страх. Не бдительность, как ему казалось раньше, а просто страх, мерзкий, липкий – пули в затылок, бомбы под ноги. Люди стали понятней, и страх исчез.
Стало жить сложнее не только потому, что он теперь отвечал за порядок в городе и губернии. У него появилась личная жизнь. Раньше вся его жизнь проходила на службе, он не мог думать ни о чем ином. Теперь он с удивлением и тревогой понял, что очень многие живут не революцией, не классовой борьбой, а просто – живут, как будто ничего не произошло, и это казалось ему сейчас самым главным. Это его угнетало, потому что он привык делить людей на
