снова стряхнула пепел и снова поправила челку.
– Слушай, ты, случайно, не читала Набокова?
– Набокова?
– Ну да, Набокова. «Лолиту», например.
– «Лолиту» до конца не дочитала. Бросила на середине.
– Не понравилось?
– Не знаю. Дура она, по-моему, эта Лолита.
– Почему дура?
– Потому что сама не знает, чего от жизни хочет. – Алексей усмехнулся, подумав о том, что на свете не так уж много людей, которые знают, чего они хотят от жизни. Вот, например, он сам, собственной персоной.
– А ты про себя-то знаешь? Знаешь, чего хочешь от жизни? – спросил он, тут же подумав о том, что ей, наверное, все же еще не по возрасту пытаться отвечать на такие вопросы.
– Знаю, конечно. Жить хочу, чего же еще. Вот пять минут назад курить хотела, – без тени сомнения в голосе ответила она, щелчком отшвырнула окурок, снова блеснула розовым ноготком и повернулась к нему. – А теперь уже не хочу.
Алексей смотрел, как тлеет на полу, возле скамейки, крошечная оранжевая точка. А может, она права, подумал он, – нужно жить сегодняшним днем, даже не сегодняшним днем, а текущим мгновением? Может быть, тогда жизнь покажется более радостной и счастливой, потому что каждое мгновение человек будет делать то, что он хочет, – а именно – жить.
– Что так смотришь?
Он с трудом оторвал взгляд от притягивающего как магнит оранжевого огонька и увидел близко ее глаза – светло-зеленые и круглые. Она смотрела на него пристально – так, наверное, рассматривает ребенок, не умеющий читать, книжку с картинками, пытаясь определить, интересная ли там сказка и о чем она.
– Странный ты какой-то. Даже ничего не сказал, что я «бычок» бросила.
Алексей внутренне поморщился от слова «бычок».
– Ты у нас давно работаешь?
– Третью неделю.
– Что-то я тебя раньше не видела. Наверное, просто не обращала внимания.
– Я тебя тоже раньше не видел. Наверное, тоже…
Он почему-то подумал о том, как странно, что он раньше не заметил этой забавной копны светлых волос и этих круглых зеленых глаз. Странно, потому что в ней было что-то, что притягивает взгляд и навевает мысль о том, что было бы интересно нарисовать ее волосы, глаза, плавную линию подбородка, пухлые, без видимого контура, губы и высокие скулы. Пропорций в ее лице не было, но оно было интересно именно этим отсутствием пропорций, нехарактерностью, которая делает некоторых людей объектами вдохновения художника.
– Ты о чем задумался?
В ушах у нее поблескивали сережки замысловатой формы. В тот момент, когда она спросила, Алексей думал о форме ее ушных раковин. Было бы глупо честно признаться ей в этом, хотя, тут же подумал он, скорее всего она просто протянула бы равнодушно «а-а», не обнаружив признаков удивления.
– О твоей прическе, – улыбнувшись, ответил он почти честно. – Ты ее сама создавала, или над ней потрудились
