а ехать все же было надо.
По всей России раздавались жалобы и стоны, всюду слышались слезы и рыдания.
Но все это не могло вызывать ни малейшей жалости в трезво и беспристрасно смотрящих на вещи людях.
Это было наказание нашему дворянству за наглое злоупотребление во зло милости великой монархини, за непростительный обман при записке в гвардию младенцев.
Взрослые гвардейцы тоже не заслуживали сожаления.
Они жили по городам и селам в совершенной праздности и помышляли не о службе, а вертопрахстве, мотовстве и буйстве.
Они только делали, что рыскали с собаками по полям, выезжали рысаков, танцевали в собраниях и кутили во всю ширь русской натуры.
Государь решил положить на них узду и этим нанести решительный удар всеобщему мотовству, пышности и роскоши, достигших в то время своего апогея.
Гвардейцы давали всему этому тон, и император Павел Петрович естественно с них начал искоренение этого зла.
Обо всем этом узнал Виктор Павлович Оленин от многочисленных и разнородных приезжих, которых он встречал на почтовых станциях московского тракта.
Всюду он слышал толки о строгостях нового государя, толки преувеличенные, рисовавшие его чуть не жестоким деспотом.
Это более чем понятно, так как слухи эти распускали те, которые во время последних лет слабого правления милосердной монархини, привыкли употреблять во зло это милосердие и строить свое благополучие не на честном исполнении служебного долга, а на вредной праздности и еще более вредной для казны деятельности.
Распоряжения Павла Петровича еще во время царствования его матери, изучившего злоупотребления царедворцев и чиновников и разом прекратившего их энергичными мерами, не могли, конечно, им придтись по вкусу.
Они подняли злобный говор, который производил впечатление на современников и даже, к сожалению, оставил след в истории конца восемнадцатого века.
Петербург понимал деятельность своего нового государя и благословлял его, но разъехавшиеся по России удаленные от дел вельможи, выгнанные со службы казнокрады громко жаловались и находили доверчивых слушателей.
Вот каковы бывают зачастую причины исторической лжи.
На Виктора Павловича Оленина все эти россказни тоже произвели тяжелое впечатление.
Ему стала рисоваться судьба, постигшая вызванного пред лицом грозного государя, Владимира Сергеевича Похвиснева.
Он был весь мыслями с семьей последняго, среди которой была обожаемая им девушка.
«Клавдия так любит отца! Это положительно убьет ее!» – проносились в его голове мысли.
Что «это»? – он не отдавал себе ясного отчета.
Под гнетом таких дум, он гнал ямщиков, и только при въезде в Петербург, когда у заставы его начали опрашивать о звании, имени, фамилии и месте остановки, Оленин вспомнил, что ему негде остановиться.
Находясь постоянно в
