я сам не стану таким. Человек есть то, что он сам из себя сделает. Родовому имени я предпочитаю школьное прозвище – Махайра[8].
– Ох! Это за что же, господин?
– За характер, наверно, или за язык. Учитель риторики часто говорил, речи мои острее ножа. А может, за глаза… Не знаю.
Но холодная безыскусность стального клинка мне всегда была по душе.
Трактирщик наклонился, чтобы взглянуть юноше в глаза и невольно отпрянул, встретившись с их холодным изумрудным блеском.
– Да, – задумчиво протянул он после некоторой паузы, – зря Господь не создает такие глаза. Видно, чего-то он от тебя хочет, раз наделил подобными светильниками.
Иуда вздрогнул, усмехнулся, скрывая смущение.
– Если б еще знать, чего же именно Всевышний от меня хочет, я был бы очень признателен Ему.
– Слишком много ты хочешь от Господа… Однако я заболтался, а ты голоден. Ешь, пока не остыло.
– Верно. Я еще не оценил твою стряпню.
Иуда жадно запустил зубы в сочное, пахнущее травами мясо. Симон выжидающе смотрел на него.
– Да, Бог воистину создал тебя именно держателем харчевни, ибо ты весьма преуспел в своем ремесле.
– Ага! Я знал, что ты оценишь это блюдо!
– Оно замечательно. И я хочу выпить за твое преуспевание, Симон из Кирены.
– Благодарю! Благослови тебя Бог, господин!
Обменявшись любезностями, они сделали по глотку, одновременно поставили чаши на стол и расхохотались.
– Воистину, у меня сегодня счастливый день – Всевышний послал мне такого гостя! – воскликнул Симон, вновь наполняя чашу Иуды. – Заходи чаще, я всегда буду рад тебе!
– Не сомневаюсь, старый хитрец! Другие посетители, полагаю, не так привередливы, пьют твою дешевую кислятину?
– Кому что нравится, – с деланной скромностью развел руками трактирщик.
Иуда снова громко расхохотался, поднял чашу.
– Твое здоровье, хозяин! – отсалютовав, он допил вино. – Лей еще!
Их беседа прервала шумная компания, ввалившаяся в зал – человек пять голодранцев, явившихся тратить последние медяки, заполнили маленькую комнату смрадом тел.
– Эй, хозяин! Вина! – загорланили они с порога.
Иуда брезгливо скривился. В странствиях он достаточно насмотрелся на подобных оборванцев, не понятно какого роду-племени, обитавших в любом городе вблизи ворот и порта, гостиниц и рынков. Не гнушаясь самой грязной работой, эти люди были способны и на кое-что худшее, как они существовали в мире, лучше было не спрашивать.
Симон помрачнел и весьма нелюбезно швырнул предводителю компании баклагу с той самой кислятиной, о которой говорил Иуда.
– Держите. Есть будете?
– Нет! Твоя стряпня годится только для собак и римлян – в прошлый раз на костях почти не было мяса!
– За что заплачено, то и подано. Кстати, кто сегодня платит?
– Абу, он сегодня богач.
Симон
В переводе с древнегреческого «кинжал» (μάχαιρα)
