не заметила сразу нехарактерную для тебя мягкость речи, нерешительность, то, как у тебя слегка перехватывало дыхание.
Ты боялась.
Чего ты боялась? Кого ты боялась? Местных жителей, которые просто наблюдают со стороны, но не приносят ни соболезнований, ни еды, ни цветов? Судя по всему, Нел, по тебе здесь не особо скорбят. А может, ты боялась своей странной, черствой и колючей дочери, которая не плачет по тебе и утверждает, что ты сама себя убила, хотя у нее нет никаких тому подтверждений.
Я вылезла из кровати и потихоньку прошла к твоей спальне. Меня вдруг охватили те же чувства, что и в детстве. Я так часто делала – осторожно пробиралась сюда, где спали родители, когда мне становилось страшно ночью, когда после твоих рассказов мне снились кошмары. Я толкнула дверь и проскользнула внутрь.
В комнате было душно и тепло, и при виде твоей неубранной постели я вдруг расплакалась.
Я присела на край, взяла твою подушку в хрустящей темно-серой наволочке с кроваво-красной окантовкой и прижала к себе. Перед глазами вдруг ясно возникла картина, как мы с тобой входим сюда в день рождения мамы. Мы приготовили ей завтрак – она тогда уже болела, и мы старались не ссориться. Но перемирия никогда не длились долго: тебя утомлял груз постоянной ответственности за меня, ведь за мной вечно нужно было присматривать. Я забиралась к маме под бок, а ты смотрела, прищурившись, с презрением и болью одновременно.
Я никогда не понимала тебя, но если тогда мы не были близки, то сейчас ты для меня совсем чужая. Я сижу в твоем доме, среди твоих вещей, но дом мне знаком, а ты – нет. Начало разрыву положила та ночь, когда мы были еще подростками – тебе исполнилось семнадцать, а мне тринадцать. Та ночь, как топор, раскалывающий полено, образовала между нами глубокую и широкую трещину.
А спустя шесть лет ты снова подняла топор и на этот раз расколола нашу связь окончательно. Это случилось на поминках. Мы только что похоронили маму и вместе вышли покурить в сад в ту холодную ноябрьскую ночь. Я едва соображала от горя, а ты с завтрака пичкала себя лекарствами и постоянно что-то говорила. Рассказывала о предстоящем путешествии, которое собиралась совершить в Норвегию, чтобы побывать на скале Прекестулен – шестисотметровом утесе над фьордом. Я старалась не слушать, поскольку знала, что это такое, и не хотела обсуждать. Кто-то из друзей отца нас окликнул:
– Девочки, с вами все в порядке? – Язык у него слегка заплетался. – Топите свои печали?
– Топите, топите, топите… – повторила ты.
Ты тоже была навеселе. А потом посмотрела на меня из-под опухших век, и глаза у тебя странно блеснули.
– Джу-у-лия, – обратилась ты, растягивая мое имя, – ты когда-нибудь думаешь об этом?
Ты накрыла мою руку своей, но я ее отдернула.
– О чем «этом»? – Я поднялась со скамейки, не желая больше находиться рядом с тобой. Мне хотелось остаться одной.
– О той ночи. Ты… когда-нибудь это обсуждала
