самого Крозельчикюса и его разрешительные бумаги. С особым недоверием хвост обнюхал патент – свеженький, пахнущий лаком и буквами.
– Теперь вы в сером списке, Крозельчикюс, – сказал хвост, протягивая ключ на латунной цепочке. – Ведите себя хорошо. И будьте бдительны.
Крозельчикюс не стал отвечать.
Пока он подписывал бумаги – накладные, договор и уведомление об ответственности, – хвост устроился рядом с радиоприёмником и принялся крутить ручку настройки.
«…поздних работ Нисефора Ниепце… управления, пан Бодани заявил… согласно закону… расколется легче стекла… смертная казнь…»
Крозельчикюс отдал бумаги экспедитору, решительно выключил радиоприёмник. Хвост широко улыбнулся и, не сказав ни слова, вышел прочь. Вслед за ним покинули дом экспедиторы. Оставив у двери небольшой ящик с гелиофором.
Крозельчикюс оглядел комнату – убедился, что линии всё так же параллельны и все вещи занимают строго отведённые им места, не двигаются и молчат; слегка прикрутил керосинку. Лампа недовольно зашипела и в знак протеста забрызгала стол керосином. Крозельчикюс проигнорировал этот её жест. Плотно задёрнул шторы. Прислушался. Из-за окна доносилось равномерное жужжание гидравлической машины.
Гелиофор был что надо. С кассетой на двенадцать пластин. С объективом от Герца. В собранном виде он представлял собой строгий чемоданчик, обитый чёрной кожей, с металлическими рычагами по бокам и крепким замком, ключ от которого оставил хвост. Такой передовой гелиофор Крозельчикюс видел вблизи впервые. Весь курс обучения в школе гелиографии Крозельчикюс, как и его сокурсники, прошёл в теории. К теории прилагались деревянные макеты современных гелиофоров, так что Крозельчикюс знал, как обращаться с любым из них. Кроме того, он был хорошо знаком с моделями, устаревшими настолько, чтобы попасть в музей.
Крозельчикюс осторожно поставил гелиофор на стол, отпер замок и откинул переднюю панель. Со щелчком выдвинулся объектив, растянулась гармошка меха. Крозельчикюс затаил дыхание. Неожиданно он осознал, что не только ради результата, но и ради процесса не терпится ему сделать первый снимок. Патента на съёмки при искусственном освещении у Крозельчикюса, разумеется, не было – лишние расходы, а в перспективе – больше внимания со стороны серых. Потому следовало дождаться утра.
Крозельчикюс захлопнул переднюю панель, запер аппарат и убрал его в нижний ящик бюро.
Уже в спальне он достал из упаковки один порошок люминала, высыпал содержимое в стакан воды и выпил. Заснуть самостоятельно, зная, что в соседней комнате ждёт своего часа новенький гелиофор, Крозельчикюс вряд ли смог бы. С некоторых пор он стал плохо спать: засыпал долго, просыпался часто, но хуже всего были сновидения – яркие, красочные, тревожные. Просыпаясь, Крозельчикюс помнил их в мельчайших подробностях – известный признак душевного нездоровья.
Он успел подготовить воду и приборы для утреннего туалета, равнодушно полистать старый альманах и в сто двадцать третий раз детально
