а потом опохмеляться пойдет, ты же знаешь.
– Александр Иванович, вы когда в наш травмпункт пришли?
– Уже лет десять, милочка, здесь тружусь.
– Вот и я об этом! Вы пришли сюда в семьдесят лет. А до этого были классным хирургом. Я помню, что говорили ваши ученики на юбилее.
Обо мне подумайте! Неужели до седых волос я буду здесь прозябать и ничему толком не научусь?
– Юлечка, я все понимаю. Но ведь тебя своей преемницей видел, – канючил Александр Иванович.
Может быть, даже наверняка, он полвека назад был отличным хирургом, войну прошел, отделение потом возглавлял, но сейчас Александр Иванович, если его выдергивали из привычной дремы, заботился только о том, как бы побыстрее в дрему вернуться. А дело пусть идет как-нибудь само собой. Проблемы с несварением желудка его волновали гораздо больше, чем моя судьба.
– Не отпустите по-хорошему, – пригрозила я, – напишу заявление на все накопившиеся отгулы. А потом все равно уйду.
– Юлечка, напоследок подежуришь во вторник, в пятницу и субботу?
– Ладно, – согласилась я, – но заявление вы подписываете прямо сейчас.
Александр Иванович мыслил короткими временными дистанциями: решил проблему с дежурствами на эту неделю – и отлично, до следующей еще надо дожить. Через неделю я могу изменить решение, или он что-нибудь придумает, привлечет старший и младший медперсонал, они взовут к моей совести. Но я стояла твердо: подписываете заявление сейчас – или завтра меня уже не увидите. Как и Александр Иванович, я знала, что моей твердости может надолго не хватить. Кряхтя, вздыхая и стеная, начальник подписал заявление.
Тяжесть наложенной на меня за дезертирство епитимьи мог оценить только наш брат травматолог – все дополнительные дежурства были ночными. Каждый третий пациент в это время суток пребывает в состоянии алкогольного опьянения. Бытует мнение, что бог пьяных опекает. Ничего подобного! Он от них решительно отворачивается, и пьяные сплошь и рядом оказываются под колесами автомобилей, ломают конечности, разбивают черепа и тонут в лужах. Плюс драки и поножовщина. Даже самый тихий алкоголик, добравшись с раной до травмпункта, может превратиться в злобного дебошира. Одурманенное сознание подстегивается видом крови, страхом, болью – и мы получаем неуправляемое агрессивное существо.
Не могу осуждать медиков, которые отказывают во врачебной помощи пьяницам (проспись, потом будем лечить), даже завидую им. Мы себе такой роскоши позволить не можем. Хочешь не хочешь, слушай пьяную брань (несколько раз я пластырем рты заклеивала матерщинникам), вдыхай перегар и врачуй раны. Особо буйных мы принимаем втроем – я, медсестра и охранник Ваня. Он грозит пациенту резиновой дубинкой, или скручивает его в бараний рог, или запугивает:
– Будешь рыпаться – без наркоза останешься! На живую заштопают!
Ваня понимает разницу между наркозом (которого у нас не может быть) и анестезией (которую мы применяем), но слово
