ее зовет? Разве ее так зовут? Никто ее так не звал. Никогда. Наталья. Наталья Николаевна. Этого так оставлять нельзя. Наташа! Или это не она? Давно не она? Была Наталья, стала какая-то Наташа.
И гипнотизирующий красный глаз. Как светофор. Проезда нет.
В лицо плеснули холодным. Прояснилось. Исчезли японские лесорубы, но лес остался. Багровые отблески на золотом. И боль осталась. Боль, что взрывалась в голове багрово-золотыми фейерверками.
– Сколько? – язык еле ворочался.
– Достаточно, – Бравый сидел перед ней на корточках и растирал ей ступни. – Уже зеленый.
– Точнее.
Он надел ботинок, зашнуровал. Расшнуровал второй, осторожно поставил на землю. Сквозь чулки его пальцы казались раскаленными гвоздями.
– Три семьсот.
– Годжира рядом?
– Какой еще… а, да. Совсем рядом.
Брысь не ошибся. Крайняя точка смещения здесь.
Ее слегка отпустило. Было невыносимо, стало невмоготу. Но без шприца не обойтись. Потому что даже сил сказать: «Поехали дальше» не находилось.
– Возьми в сумочке.
– Что?
– Шприц. Жгут. Ампулу.
Странно, но Бравый не стал возражать. Выгляжу совсем плохо, догадалась Наталья. Только вот сделать себе инъекцию она не сможет. Никак. Тем более в вену. А Бравый вряд ли попадет куда надо. Тем более в вену.
Но он попал. Не сразу. Очень не сразу. Но что такое боль от ковыряния иглой по сравнению с ее состоянием? Мелочь, не стоящая внимания. Укус комара. Очень злобного комара.
Как уже стало привычным, она почти ничего не почувствовала. Той эйфории забытья, которая превращала мир чудом одной инъекции в нечто неважное, иллюзорное. Вот оно, медикаментозное опровержение материализма. В том числе исторического. Иначе как объяснить, что человек эпохи социализма вдруг скатывается в махровые пороки капитализма? Добровольно. Или прав товарищ Сталин: по мере продвижения по пути социализма классовая борьба будет только нарастать? Причем в отдельно взятом человеке.
Наталья скорчилась на сиденье. Вот так, на боку, казалось полегче. Чуть-чуть. В опущенное окно дул холодный ветер. Почти компресс на горящем лице. Внутри заледенелого тела нечто рвалось. С хрустом. Но об этом лучше вообще не думать.
– Здесь ты меня ждешь.
– Но…
– Иначе никак. Брысь пообещал сюда.
– Брысь? – Бравый закурил. – Вы это серьезно? Нет, подожди, – он выбросил сигарету в окно и повернулся к ней. – Я понял – он тоже колется? Да?
Наталья погладила Бравого по щеке. Кое о чем ему лучше не знать.
– Передатчик. Отнеси его в лес.
Бравый вытащил с заднего сиденья чемоданчик, как две капли воды похожий на «тревожный», открыл, проверяя начинку, захлопнул и вылез из машины.
Когда он через вечность вернулся, она попросила:
– Не думай об этом. Думай о том, что будем
