Нужно хорошо кушать. Художнику нужны силы, а ты ничего не ешь! Даже к жаркому не притронулась, а мама ведь так старалась.
– У меня идея, – Лазарева поднимается. – Пойдемте-ка, организуем вместе десерт, детка. Может, это разбудит ваш аппетит?
– Конечно, – Агата торопливо поднимается, нечаянно задев вилку, которая со звоном падает на пол. – Ой… Простите.
– Да ну, пустяки, – Лазарева дружески обнимает Агату за плечи и ведет на кухню. – Заодно покажу вам дом.
Дима одобрительно провожает их взглядом, но, вопреки его ожиданиям, Лазарева не собирается показывать дом Агате. Как только они скрываются из поля зрения Димы, хозяйка дома тут же меняется в лице. Ее глаза становятся еще более черными, губы плотно сжимаются, она тут же отстраняется от Агаты.
Агата понимает, что происходит. Лазарева сделала огромное одолжение, потакая прихоти сына. Знакомство с его, так называемой, девушкой, было организовано с единственной целью: доставить удовольствие избалованному ребенку, топнувшему ножкой, требуя удовлетворения нелепого каприза. И ничего, что его ножка давно сорок шестого размера.
Вероника Аркадьевна не считает Агату подходящей партией для своего единственного сына и уводит ее из-за стола вовсе не для того, чтобы познакомиться поближе или обменяться женскими секретами, а лишь для того, чтобы покончить с ней. Раз и навсегда.
«Может, это не так уж и плохо оказаться с ней с глазу на глаз? – Агата тоскливо оглядывается в направлении столовой, где остался Дима. – Можно будет откровенно поговорить без надзора ее мужа. Она – женщина, у нее есть сердце. Она должна понять!»
Агата готовит в уме целый монолог, желая объяснить, что для нее значит Дима, но не успевает и рта раскрыть.
– Ну, что ж, детка, давайте поговорим начистоту, – Вероника Аркадьевна заводит Агату на кухню.
– Давайте. Только позвольте…
– Нет уж! – интонация Лазаревой кардинально меняется. —Позвольте сначала мне, – она открывает стеклянную дверцу шкафчика и вынимает изящные фарфоровые чашки. – Вы милая. Я вижу, вы отлично справляетесь с ролью вежливой, сдержанной, воспитанной девушки, но прекрасно понимаю, что вы представляете из себя на самом деле, – Лазарева ставит чашки на поднос. – «Казаться» и «быть» – не одно и тоже, – невозмутимо продолжает Лазарева. – Кроме того, наслышана о проблемах в вашей семье: отец-алкоголик, мать не в своем уме, жизнь у вас – не сахар, да еще эта одержимость живописью… Конечно, я вам сочувствую, не дай бог пережить все то, что пережили вы, – Лазарева стучит по столу. —Я могла бы долго ходить вокруг да около, но, раз уж дело дошло до того, что Димуля приводит вас в дом, думаю, мне следует сразу же объясниться с вами, дабы развеять иллюзии.
– Вероника Аркадьевна… я люблю Диму. Разве может быть что-то…
– Ну, разумеется любите! – Лазарева приторно улыбается
