– большой риск, но ведь родила близняшек-то. И ничего, слава Богу, здоровенькие.
– И то правда. – Быстроногие первенцы, словно кедрята на южном взгорке, подрастали час от часу. Без пяти минут двухлетки. Мужики! – А тебе, знаю, не терпится вновь насладиться материнством. Рожай, радость моя, рожай. И десятерых прокормлю.
Крепко любил он своих черноглазых баркачан[3]. Те напоминали ему птенцов болотного черныша – задиристых, крикливых. Не проходило двух недель, как таёжные чернышата начинали летать. И эти, амосики, на одно лицо, заговорили и встали на ножки – года не было. Только мать скажет, кто из них кто. Толю от Коли отец отличить не мог. Но папа – хитрый. Быстро сообразил и Толе стал прикалывать сзади к рукаву маленькую булавочку. Люда удивлялась:
– День-деньской с ними, но совсем недавно стала их уверенно различать по вечно торчащим волосикам на макушке у Коли, а ты как-то быстро…
– Я – папа, мне кровь подсказывает! – улыбался довольный своей смекалкой муж. Но при первой же стирке его «хитрушка» обнаружилась.
– Дим! Твоя «зарубка» чуть палец насквозь не проколола. Сознаешься по-хорошему, бить не стану, – и шутливо потрепала его непокорные вихры.
Редкие часы общения с малышами – для Дмитрия самые счастливые. Он полностью отдавался на откуп детских фантазий, до своего полного изнеможения катались на отцовской спине. Раскрашивали терпеливого папу под собачку, зайчика, Винни-Пуха. Уставших, но не угомонившихся малышей Дмитрий усаживал на колени, весело читал им полюбившиеся «Уйгурские сказки». Потом серьёзно расспрашивал, что запомнили. Мальчишки наперебой улюлюкали. Гомону – на весь дом. Но Дмитрий со вниманием слушал, подбадривал, поддакивал, нежно гладя чёрные, пушистые головки, будто что-то понимал в их бесконечном лепете.
В те годы семья жила в глухой заимке Куюмбе. Амосов работал в версте от дома, за Рыбачьим мысом, мастером на буровой. Та пикой упиралась в небосклон, по ночам пытаясь нанизать на себя игривые, подмигивающие, но всегда ускользающие от неё звёзды. В пургу, пятидесятиградусные морозы, когда и тайга-то от стужи кукожилась, смиренно укрывалась плотным белоснежным покрывалом, Дмитрий до полуночи стоически что-то мастерил в кузнице. Кому-то ладил отвалившиеся от саней полозья, кому-то «штопал» кухонную утварь, а Толе с Колей – вечно ломающиеся игрушки.
Кормилица-буровая давала щедрое пропитание куюмбовским семьям. Здесь зарабатывало на хлеб с маслом всё местное мужское и женское население. Дмитрий же работать жене не разрешал: хватало ей дел по дому. Шустро растущие мальчишки нуждались в постоянной заботе. Теперь и до родов Людмиле оставался месяц. Надо бы ей слетать в Байкит и показаться врачу, но погоды стояли нелётные. Жгучий морозище с северным иглистым ветерком. На таком адском холоде даже металл сам по себе крошился, как сталинит при ударе. Вертолётчикам приходилось отсиживаться дома, лишь по нескольку раз в день выбегать на крыльцо и вглядываться в мглистое небо, вымаливая у него милости.
Баркачан – медвежонок (перевод с эвенкского)
