взрослая, первый шаг во взрослую жизнь сделан, и именно такой, как я хотела. Надо рассказать об этом Машиной маме, похвастаться.
– Ну, говори, как ты живешь, – кивнула мне Машина мама, налив нам с Машей супу и накидывая на плечи большой русский платок – не черный, цветной, с темно-синими цветами на бежевом фоне.
Я даже засмотрелась – таким красивым мне показался платок, и побыстрее опустила глаза, потому что поймала вопросительный взгляд Машиной мамы.
Суп был жидкий, невкусный. Я не поняла, из чего он. Но не есть было неудобно. Я быстро все съела и сказала:
– Я хорошо живу. Поступила в педагогическое училище.
– А! – сказала Машина мама. – Здорово.
Она даже не представляет, чего мне это стоило. Да и не расскажешь. Как я занималась, сидя на окне, как невозможно было подойти ни к одному из двух наших компьютеров – они всегда были заняты, как то, что обычно для каждого домашнего ребенка – сесть в своей комнате или хотя бы в своем углу и сказать: «Не трогайте меня, у меня завтра экзамен за девять классов, и от него зависит, поступлю ли я в училище», для меня было совершенно невозможно. Хорошо, что стояло лето, и можно было найти какое-то уединенное место во дворе. Но в этом уединенном месте меня всегда находил Паша, пять минут сидел рядом молча, потом начинал смеяться, гыкать, ухать, хватать меня за коленки, и мне приходилось уходить.
– А что дальше? – спросила Машина мама, кутаясь в платок. У них было довольно холодно. Я почувствовала, как у меня озябли ноги.
– Дальше я буду поступать в институт.
– А!..
Я видела, что ей очень тяжело и совершенно неинтересно со мной разговаривать. Я помнила, что сама Машина мама – переводчик редкого языка, венгерского. И, переехав сюда два года назад, чтобы ухаживать за Машиной бабушкой, ее мама продолжала переводить какие-то венгерские романы и статьи. Может, спросить ее об этом? Или это невежливо? С некоторых пор я стала думать о том, что можно говорить, что нельзя. И совершенно непонятно, на чем основываться. На романах девятнадцатого века, в которых правда и ложь, добро и зло расставлены по своим местам? Да и то не всегда. У Достоевского, например, так сразу и не скажешь, кто прав. Но про приличия там не написано. На чем тогда? На глупых постах в Интернете? «Улыбнитесь, прежде чем спрашивать человека о чем-то. Если хотите спросить о чем-то очень важном, убедитесь, что человек на вас смотрит…»
Прошло то время, когда я была уверена в себе, в том, что я все делаю правильно. Наверно, так мне казалось, пока я была в детском доме. Я знала, что я «НЕ»: не курю, не пью, не прячусь в подсобке с Веселухиным, не обжимаюсь с ним напоказ во дворе, не пользуюсь явным расположением Виктора Сергеевича, не ночую у него в его замечательной холостяцкой квартире, где большой черный шкаф, откидываясь, мгновенно превращается в огромную кровать…
А теперь всё стало как-то гораздо сложнее. Раньше я могла уйти к себе в детский дом, там была маленькая Люба, любившая меня без рассуждений, там была моя кровать, окно, в которое я смотрела, когда просыпалась раньше всех, там был двор, дядя Гриша,
