Волкович, хранятся дневники Георгия Кравченко!
КОЧУБЕЙ. Дневники?
ДЕДУШКИН. Да-да, дневники. Это Танечка нам с женой дала какие-то бумаги зятя. И попросила спрятать у нас на даче. В Болшеве. Мы не хотели связываться, но не могли Танечке отказать. Это, видать, и были его дурацкие дневники. И полковник мне говорит: отдайте дневники добровольно, Евгений Волкович! Мы тогда, мол, в ЦК напишем, что вы честный мужчина и патриот. А если не отдадите – ну, пошло-поехало. У меня, знаете ли, вся жизнь перед глазами. Отец мой, командир пожарных частей.
ДЕДУШКИН. Пожарных соединений.
КОЧУБЕЙ. Пожарных соединений. Институт. Работа. Ученики. Академик Арцибашев. Все-все. И тут – идея приходит в голову. Великая, спасительная идея.
ДЕДУШКИН. Спасительная?
КОЧУБЕЙ. Спасительная. Я говорю полковнику Несговорову: товарищ полковник, я завтра же все дневники отдам. Но не могли бы вы задержать моего зятя на 15 суток? За мелкое хулиганство. Чтобы на днях задержать, а через 15 суток только отпустить.
Зачем вам? – спрашивает полковник. А сам уже улыбается в усы. Усов у него, правда, не было, но все равно улыбается. Все понимает. Что тогда этот Юрий Кравченко никак не попадет ко мне на юбилей. И Танечка, в знак протеста, тоже не придет. И никто никого не напугает. И все сложится хорошо. И.
ДЕДУШКИН. Он согласился?
КОЧУБЕЙ. Кто согласился?
ДЕДУШКИН. Полковник согласился? Я же обещал вас не перебивать.
КОЧУБЕЙ. По счастью, согласился. Я тут же – в Институт. Взял машину разгонную. Мне полагалось на 20 часов в месяц, как завотделом. И – в Болшево. Хватаю эти бумаги – и на Лубянку. А через суток трое – звонит Танечка: задержали зятя за оскорбление милиционера. У метро «Сокол». Не тем концом ел пирожок с капустой. Милиционер сделал ему замечание, и. Юбилей прошел превосходно. Через месяц я стал замом по науке. А еще через 2 года начался наш семинар. Вы помните, Игорь Тамерланович? Там все были. И вы, и Борис Алексеевич, и даже юный Гоценька. С пытливыми такими глазами. С этого и пошел весь русский либерализм.
ДЕДУШКИН. Вы думаете?
КОЧУБЕЙ. Бесспорно. Все ваше правительство там я пригрел. И если б не семинар, не было никаких либеральных реформ. И если б я не отдал тогда дневники, не стал бы я замдиректора, и – никаких реформ, никаких реформаторов. Мы жили бы по сей день в советском болоте. Вот что я хотел вам сказать. С полковником Несговоровым мы тогда и учредили наш русский либерализм.
КОЧУБЕЙ. А что же Юра?
ДЕДУШКИН. Какой Юра?
КОЧУБЕЙ. Он умер?
ДЕДУШКИН. Кто умер? Никто не умер.
КОЧУБЕЙ. Нет, Юра, Георгий Кравченко – он умер?
ДЕДУШКИН. По правде сказать, до конца не знаю. Танечка с ним, по счастью, разошлась. Вскоре и разошлась. Он стал слишком уж неопрятен. Не мылся по трое суток. От его свитера пахло козой, как супруга моя говорила. И грубый, грубый такой, что не было сил.
КОЧУБЕЙ.
